охранявших Рогов не сумел – видел только, что толстый; в Чистом вообще было на удивление много дородных. Помост пока стоял пустым; потом двое вынесли на него кресло – для Константина, догадался Рогов. Догадывался он и о том, кто был Константин, и понимал даже, почему его однополчанин с такой смесью ужаса и омерзения, словно увидев выходца из ада, бежал от лейтенанта Сутормина в сорок восьмом году. Как будто прочитав его мысль, Константин обернулся в его сторону и кивнул – не ему, а своим мыслям; потом пальцем подманил Андрона и что-то шепнул ему, подобострастно нагнувшемуся. Андрон направился к Рогову, и тот со стыдом и омерзением почувствовал, как потеют руки и снова ледяная рука сжимает желудок. Двадцать пятое число: карантин больше не охранял его. Он не был застрахован ни от одной из местных казней. Господи, подумал он, что ж я не остался с ними, с теми? Господи, сделай меня деревом, травой, тропой, Господи, спрячь меня от человека!
– Пойдем, – пробасил Андрон. – Константин возлюбил тебя, воспомнил. Говорит, поставьте нового, чтобы лучше видно было.
– Свинарь! Свинарь! – закричали в толпе, снова с ударением на «и». Рогов понял кое-что, и это кое-что его не обрадовало.
Между тем постепенно темнело, пасмурный свет мерк. Константин тяжело поднялся на помост и медленно опустился в кресло. Андрон пять раз звучно хлопнул в огромные ладони, – видимо, это заменяло бой курантов. Воцарилась тишина. Еле-еле покрапал дождь, но тут же стих.
– Собратья, – тихо и скрипуче выговорил Константин. – Сегодня мы в первый раз казним двух новопосвящаемых, Алексея и Елисея, удушаем сестру нашу Анну, предавшую нас, и в последний раз прощаемся с братом нашим Петром, превысившим меру терпения нашего. Время позднее, погода серая, – поторопимся. Андрон, подымись да прочти.
Всего, что происходило затем, Рогов старался не видеть, но не мог ничего с собой сделать и время от времени смотрел: искушение было сильно, хоть он и понимал темную, подземную природу этого искушения. Страшное возбуждение владело им, и только одно оправдание могло быть у этого возбуждения – он так до конца и не верил в реальность происходящего. Между тем происходящее было реально: двое дюжих выволокли на помост бледного, онемевшего от ужаса молодого парня, который трясся и повисал у них на руках.
– Новопосвящаемый брат наш Алексей! – возгласил Андрон. – Преступление: выбросил окурок между полуднем и первым часом пополудни. Наказание через отрубление. Свинарь, делай свое дело.
– Стой, стой. – Константин поднял руку и остановил церемонию. – Не задерживай, да не гони. Надо слово сказать. Говори, Алексей, свинарь-то у нас дело знает, он успеет.
Но Алексей не мог не только говорить – он еле стоял. Рогов снова опустил глаза, однако хорошо успел разглядеть его белое лицо, длинные рыжие кудряшки, забранные в хайратник, и широко раскрытые серые глаза. Парня этого гораздо проще было представить в хипповой коммуне или программистской, допустим, тусовке; смотрелся бы он и у толкиенистов. Алексей немного похватал ртом воздух, оглядел лица, скользнул и по Рогову, который нет-нет и взглядывал воровато на помост. Прошло около минуты.
– Пу…пу…пустите меня, я передумал, – очень тихо сказал Алексей.
В толпе зааплодировали. Рогов наконец оглянулся: на всех лицах был написан жгучий интерес и непритворное наслаждение.
– Молод. – Константин поощрительно улыбнулся. – Молод, но перспектив не лишен. Ничего, еще обучится, – пальцев много. Приступаем, брат свинарь.
На помост вскочил Николка, который, конечно, не мог пропустить зрелища. Он закружил, захлопотал вокруг плахи, приговаривая:
– Мало тебе, мало тебе, Алексеюшка! Запишите ему – плохо просит, плохо просит! А ты окурками не швыряйся, не швыряйся!
Никто не осаживал Николку, напротив – такой образ действий, судя по всему, был в поселке привычен и вызывал горячее одобрение.
Двое, державшие брата Алексея, с силой подтащили его к плахе и положили на нее левую руку новоказнимого. Алексей завизжал, как резаная свинья. Менее всего Рогов мог представить себе, что сам он станет делать в подобной ситуации, которая запросто могла ему предстоять уже на следующий день: во- первых, есть вещи, которых не отрепетируешь, ибо в экстремальных положениях все происходит наоборот, против обычной логики; во-вторых, реальности происходящего верить было невозможно. Кругом был девяносто шестой год, август, Восточная Сибирь, – и тем не менее свинарь размахнулся, с радостным хеканьем опустил топор, визг Алексея оборвался, и мгновение спустя что-то шлепнулось на помост. Пров тут же подскочил к упавшему предмету, поднял его и показал толпе: Рогов понял, что имел в виду Павел, говоря о казни «палец». Понятно, тут же подумал он: нарушений множество, жизней не напасешься. А пальцев вон сколько, считая те, что на ногах. Интересно, что сделали однорукие. Не иначе, чихнули во время церемонии. Алексей тихо плакал, повизгивая; двое быстро и привычно бинтовали ему левую руку. Свинарь сунул отрубленный палец в карман. Послышались приветственные крики.
– Оттяпали, оттяпали! – кричал Николка. – Небось обделался, верно уж обделался! – Он скатился с помоста по ступенькам, не решаясь спрыгнуть по малости роста и, как догадался Рогов, робости натуры. Рогов охотно убил бы его. Теперь он почти не сомневался, что смог бы это сделать, и более того – что этот поступок мог бы стать главным оправданием его жизни.
– Порадуемся за новонаказанного брата нашего, – тихо и тепло сказал Константин. – Каждый из нас знает, какое умиление снизошло сейчас на душу его. Живому пройти через казнь и с новой силой вернуться к жизни, отвергнуться от братьев своим неслыханным проступком и вернуться в их прощающие объятия – есть ли другой рай, возлюбленные? Поприветствуем брата Алексея!
Сзади бешено захлопали. Павел закурил. Рогов дал себе слово проследить, куда он денет окурок.
– Брат Елисей! – басом возгласил Андрон. – Преступление: не выбросил окурка между двенадцатью и часом пополудни. Окурок спрятан в карман, обнаружен братом Евгением. Наказание через отрубление. Осложнение: просил не записывать ему. Наказание через плюновение.
– Приступай, свинарь, – разрешил Константин.
Елисей, видимо, был лагерник со стажем, ибо шел уверенно, его даже придерживали сзади, чтобы не так рвался вперед, к самому интересному. Свинарю поднесли пучок какой-то травы; он взял ее в рот и медленно начал жевать, тяжело двигая челюстями.
– Говори, Елисей, – сказал Константин, вновь жестом останавливая Прова.
