– Терпение, терпение, – усмехнулся Грэм, и Ять поразился его уверенности: не было в России другого писателя, который бы так уверенно претворял вымысел в явь.
– О, как это будет прекрасно! – не слушая никого, увлеченно фантазировал Свинецкий. – Могучая центробежная сила революции… страна, подхваченная ею, распадается на множество автономий! Гибнет удушающая центральная власть, в каждом вольном городе расцветают свои таланты… своя письменность… Потом можно объединиться, но вначале, когда падают скрепы… Гигантская махина, лежавшая тяжелой тушей на пути человечества к будущему, превращается в цветущий сад национальных государств, свободных, новых…
В эту торжественную минуту послышался резкий стук в дверь, и мимо гостиной прошаркала хозяйка, сквозь зубы ругающаяся по-датски.
– Кто это? – трясущимися губами прошептал Трубников.
– Господи, да успокойтесь! – отмахнулся Грэм. – Это Егор, дворник, пришел с базара…
Послышались стук отодвигаемой щеколды и тяжелые шаги. Дворник басовито отчитывался о приобретенном и потраченном.
– А почему она всех пускает? – полюбопытствовал Ять. – Что за старуха?
– Это фрейлина двора, Анна Густавовна фон Кирстенхардт, дальняя родственница императрицы Марии Федоровны, – уважительно пояснил Терновский. – Но пускает не всех – не то бы тут уже было, знаете… Мы с ней старые друзья, а новая власть, – он кивнул на Кропачева, – к ней еще в декабре ездила представляться. Слава Богу, хватило ума не трогать старушку.
– Со старушками не воюем! – огрызнулся Кропачев.
– Она бабушка известная, – подтвердил Трубников. – Ее на всем побережье знают. Помогала много, на бедных давала…
– А вы и брали, – презрительно заметил Свинецкий. – Вот – рабство…
– Однако вы тоже здесь, – тяжело, всем телом повернулся к нему Терновский.
– Здесь… потому что здесь пока безопасно. А все-таки я презираю и этого так называемого монарха, и его семью. Она надеется купить себе жизнь, когда кто-то из нас вернет власть, – вот ее расчет. Ведь все мы здесь – представители власти, вопрос только – кто раньше ее получит. Ять тихо рассмеялся.
– Простите, – говорил он сквозь смех, – простите, господин диктатор, а все-таки это уж очень смешно. Сидят в одном убежище четыре властителя… прелесть что такое! Это, знаете, пасьянс такой был – четыре короля… Секунду, сейчас вспомню. Значит, четыре короля пошли к четырем дамам, выпили, расшумелись, пришлось, значит, соседям вызвать полицию… Полиция – это валеты. Потом все смешалось, а потом это как-то так раскладывалось, что…
– Вы всегда иронизируете, – недовольно заметил Свинецкий. – Это позиция труса, но вы сами себе не желаете отдать в этом отчет. Когда-нибудь придется платить за все… решаться на что-то… Боюсь, из вас так никогда и не сделаешь человека.
– Не имею чести вас знать, – обиженно заметил Терновский, – вы, может быть, с особой миссией из Петербурга, но позволю себе заметить, что градоначальник Ялты – должность не пустая, я в должности седьмой год, и город в его современном виде…
– Да я не подвергаю сомнению ваши заслуги! – миролюбиво остановил его Ять. – Но как вам в этом, с позволения сказать, убежище не ясна тщета всех ваших разногласий? Ей-Богу, только русские могут сидеть в подвале и еще спорить, спорить, спорить…
– А что делать?! – вскинулся Свинецкий. – Лапки кверху – так, по-вашему, благороднее?
– О душе думать, – вздохнул Ять. – Или хоть сообразить, как гетмана сбросить…
– Мы об этом и спорим! – развел руками Терновский. – Нельзя же действовать, не договорившись об основах…
– Да вы для того только и спорите об основах, чтобы не переходить к делу. Вот вы, Владимир Васильич, – отнесся Ять к Свинецкому, – хоть бы акт организовали! Не насмерть, конечно, но так, чтоб оглушить. У вас получится, я думаю… – Ять изо всех сил пытался загнать внутрь неудержимый смех, но он лез наружу, как пена из бутылки.
– Акт? – с невыразимым презрением отозвался Свинецкий. – Чтобы власть досталась господину Терновскому или вашим друзьям большевикам? Ять понятия не имел, с чего большевики вдруг стали его друзьями, но доискиваться причин не стал.
– Все мы тут временно, – продолжал Свинецкий. – Я пересижу комендантский час, утром выйду и продолжу работу… Но союзничков среди большевиков или царских прихвостней искать не намерен – если мы и победим, то сами!
– Вот оттого-то вы, товарищ эсер, никогда и не победите, – ласково заметил Кропачев. – Большевистская тактика борьбы – она какая? Она такая, что хоть с чертом лысым, хоть вот с товарищем Терновским на врага идти, – а потом и разбираться, чья возьмет.
– Эта тактика нам слишком известна, – поджал губы Свинецкий. Воцарилось тягостное молчание.
– А табачку у вас, товарищ, нету? – нарушил его Трубников, искательно глядя в лицо Ятю.
– Есть немного.
– Спустимтесь в подвал, перекурим? Тут нельзя, у хозяйки грудь слабая…
– Пойдемте, – кивнул Ять.
– Я с вами, пожалуй, – встал со стула Грэм. Видно было, что курить очень хочется и Свинецкому, но он не мог себе позволить брать табак у идейного противника.
– Вы не будете? – спросил его Ять.
– После, – с усилием ответил эсер.
