Спуск в подвал находился в кухне – внизу хранились припасы и вина, которые старухе поставляли с Голицынских складов. До молодого красного вина она была великая охотница. Трое – Грэм со свечой впереди, Ять и Трубников сзади, – спустились в небольшое помещение, тесно уставленное деревянными ящиками. Пол в подвале был земляной, холодный, пахло сыростью.
– И вы тут всю ночь просидели? – поежился Ять.
– А что ж делать. Гетману-то закон не писан – нагрянет с обыском, не посмотрит, что старуха… Одна надежда – сюда не полезут. Правда, у Свинецкого пистолет, но что мы с одним пистолетом… Я его давно знаю, по ссылке, – человек хороший, но везения не знает ни в чем.
– Вы его тоже знаете? Вот мир тесен…
– Не так мир тесен, как нас мало, – угрюмо улыбнулся Грэм.
Трубников молчал и с собачьей преданностью заглядывал в лицо то одному, то другому. Грэм прилепил свечу к ящику и присел на другой.
– Знаете, Грэм, – сказал Ять после первых жадных затяжек, – я историю выдумал. Как раз в вашем вкусе. Встречаются у моря пятеро друзей, которые прежде тут бывали, влюблялись, веселились – но после жизнь их раскидала. Скрывают друг от друга, зачем приехали, выдумывают дурацкие предлоги, – но потом выясняется, что они и сами не знают, зачем собрались. Так, внезапный толчок. Дальше не придумал. Как по-вашему, что дальше?
– Это может быть любопытно, – кивнул Грэм и ненадолго задумался. – Я думаю, что они – один человек, действие внутри человека.
– То есть?
– Меня всегда тянуло написать детектив, где бы все убили одного, потому что этот один стал им мешать. Но он не вне, а внутри героя. Допустим, вы встречаетесь с девушкой и вы влюблены, как только умеете быть влюблены. Само собою, от этой любви вы становитесь другим – добрей, умягченней, чище. Но прочие части вашей души остаются теми же: вы ходите на службу, бегаете к надоевшей любовнице, читаете газеты, играете в клубе, и все это разный вы – в разном кругу… Из этой пятерки, составляющей подлинный ваш облик, есть еще один, которого никто не знает, – это вы наедине с собой, и только вы повелеваете остальными. Теперь представьте: она разлюбила вас. Кому нужен этот чистый, этот глупый?! Он только тревожит остальных, и они замышляют убить его. И здесь, у моря, – он уже увлекся и импровизировал, глядя в темноту, не чувствуя, как окурок жжет ему пальцы, – здесь, у моря, где она когда-то бросила вас, вы убили его, вытравив из себя. Но убийцу тянет на место преступления, и они, все пятеро ваших «я», толкают вас приезжать сюда снова и снова – так бы я это развернул.
– А дальше?
– Ничего не надо. Стоят у моря, и каждый видит его не так, как другой. А вас, их сумму, дать в конце глазами девушки, хорошей девушки, спешащей мимо: она видит, как одинокий нервный человек, потирая лоб, стоит у моря и говорит сам с собою. Ей страшно, что он прыгнет сейчас. Она подходит. Ну, и дальнейшее – на воображение читателя.
– И убитый воскреснет?
– Может быть, и да, а может быть, родится другой, – твердо сказал Грэм, очень довольный собой. – Так – вам нравится? Вина не хотите?
– Так ведь чужое…
– Глупости, куда старухе столько вина. Мы в прошлую ночь вон тот ящик почти опорожнили, но одна бутылка еще есть.
– Не могу, – отказался Ять. – Я гость…
– Я тоже гость, но мы художники, – возразил Грэм. – Мы никогда не возьмем вещей или денег, но все вино мира принадлежит нам. – Он взял из дальнего ящика последнюю пыльную бутылку, ловко вышиб пробку и принялся жадно пить, запрокинув голову.
– Оставьте, товарищ, – робко попросил Трубников. – По-братски…
Грэм неодобрительно хмыкнул, но пару глотков непрошеному братцу оставил.
Старухино вино оказалось превосходно, еды она не предложила, и после третьей бутылки терпкого веселого напитка он-таки охмелел. Все события последних дней – встреча с Таней, эсер, арест, ходуны, татары, – смешались у него в голове. Ни одно из них – кроме, конечно, возвращения к Тане, на котором тоже с самого начала лежала печать странной обреченности, – больше не имело веса. Все это могло быть, могло не быть, а больше всего похоже было на тяжелый, отрывистый сон; и если сам он, опытный сновидец, мог так существовать весьма долго, – для страны, хотя бы и такой дикой, прелестной и печальной, как Крым, все это было куда как неблаготворно. Сказывались бессонные ночи, и Ять задремал, привалившись спиной к неподвижно сидящему Грэму. Когда он просыпался, ему казалось, в подвал набились какие-то новые люди, прячущиеся от очередной власти. Ять тряхнул головой, отгоняя морок. Голоса были прежние: властители опять спорили. Отчего русские так много спорят, и всегда в подвале? На воле, знать, времени не хватает, или слишком боятся попасть в подвал, тогда как в подвале бояться уже нечего… Кто-то тяжело, гулко – так, что слышно было в подвале, – колотил в дверь.
– Господи! – взвизгнул Трубников.
– Облава, – сквозь зубы прошипел Свинецкий. – Всем молчать! Кто посмеет пикнуть – пристрелю!
Некоторое время сверху доносились только невнятные ругательства старухи да мягкий басовитый говор вошедшего. Наконец крышка тайного хода откинулась, и по деревянным ступеням заскрипели тяжелые шаги.
– Не лякайтесь, не лякайтесь, шановны панове, – проговорил незнакомец. – Це ж я, ваш хетьман.
Ять расслышал, как Свинецкий взвел курок.
– Не стреляйте, ради Бога! – умоляюще проговорил гетман на чистом русском языке, почти без акцента. – Господа, я ровно в том же положении, что и вы… Умоляю… Позвольте мне объясниться…
– Ни с места, наглая рожа! – заорал Терновский, чувствуя себя хозяином положения. – Дошел, значит, и до тебя черед! Что, солдаты в городе? Скинули-таки тебя, тварь чубатая?!
