Себя я ощутил бы первоклашкой. Сегодня, если вместе выйдем в ночь, Мы ход вещей сумеем превозмочь, Извлечь тебя из схемы, как из рамы, И мелодраму дотянуть до драмы. Когда б ты знала русские слова, Я мог бы процитировать сперва Историю про темные кошмары Подоблачной красавицы Тамары. И впрямь — каков бы стал ее удел, Когда бы демон мимо поглядел? Ответь и ты — не торопи ответ лишь: Что будет, если ты меня отвергнешь? Ты молода — и будешь молода Еще лет пять иль шесть, но никогда Ты не узнаешь жара и озноба Такого, как теперь, когда мы оба Сошлись в ночи, пространство победив. Нас ждет любовь, отчаянье, разрыв, Звонки ночами, письма издалече, Две-три еще мучительные встречи Да твой ребенок с именем моим, Что будет той же горечью томим И мне, сгорая жаждой воплощенья, Не даст ни примиренья, ни прощенья. Сам по себе я пустота, зеро, Но мой удел — раскалывать ядро, Чтоб на свободу выплеснулась сила, Без коей это все бы так и гнило. Свидетель Бог, почел бы я за честь Оставить в этом мире все как есть — Но сохнет ключ, к которому бросаюсь, И вянет плод, которого касаюсь, И тает лед, на коем я стою. Так послан я разрушить жизнь твою, Поскольку ты имеешь все задатки Не вырасти такой, как все мулатки. По правилам играет всякий смерд (Внушив себе, что благ и милосерд), Но я настолько явно не отсюда, Что довожу и смерда до абсурда. Что прочным до меня казалось вам, Со мною расползается по швам, Поскольку я вношу с собой критерий, Губительный для рвущихся материй. Простой тупица, нравственный устой, Бессовестный убийца, Лев Толстой — Любой предмет законченный и цельный Не дрогнет пред стрелой моей прицельной. Но видимость, натяжка, шаткий мост, На честном слове зиждущийся рост Останкинских и вавилонских башен — Для этого я в самом деле страшен. Где фальши тень, мошенника улов, Где область умолчаний, полуслов, Условностей, игры с полутонами — Я грозен, как Печорин для Тамани. Родился я — и Родины колосс Загнил, как гриб, который перерос, И оседал, поскрипывая ржаво; Я возмужал — и рухнула держава! Век расшатался, и страшней всего, Что я рожден дошатывать его, Взрывать любую хрупкую структуру И делать из нее литературу. Теперь я научился с этим жить. Я выучился мало дорожить Теплом, уютом, кровом — всем, что живо. Теперь мне сладок только миг разрыва. Лишь он один, случаясь наяву, Мне чувствовать дает, что я живу, Мое зиянье наполняя силой И мукою, почти невыносимой. Твой мир — на грани. Всяк рекламный щит И тот, гляди, ржавеет и трещит. Картонная империя в упадке, Тут не спасут и новые порядки. Меж тем на вид она еще крепка — Дадим же ей последнего шлепка, Чтоб в урагане нашего романа Легла в руинах старая Гавана! Неси же нас, полунощный Борей — Горячий ветер джунглей и морей! Созвездия! Тропические раз вы, Пылайте, как трофические язвы!» Так говорил к мулатке пленный дух. Он говорил, естественно, не вслух, Но видя, как она головку клонит, Он мог не сомневаться в том, что понят.
