на всю жизнь, к сожалению). Карьеризм в России не поощряется, а богатство, напротив, приветствуется, — но опять-таки если оно не было добыто тяжким трудом или иным честным путем, а только если свалилось. Объясняется такой подход тем, что шанс честно разбогатеть в России стремится к нулю, а потому гораздо больше нравственный авторитет того, кто все получил дуриком. Для русских естественно презрение к смерти и та особая ионизация личности, готовность к подвигу, к переходу в особо вдохновенные или рискованные состояния, какая сопряжена либо с очень крепкой верой, либо с сознанием безвыходности положения. Отсюда склонность большинства делать все в последний момент, когда не отвертишься, или вдохновляться высокими, масштабными целями; когда поводов для такой ионизации нет, русский человек охотно прибегает к бутылке. Вообще, чувство готовности к подвигу — сильнейший местный наркотик. Что-либо делается лишь в коллективном вдохновенном порыве, который Твардовский называл «артельным». Виталий Найшуль точно сформулировал русскую национальную — не знаю уж, идею или матрицу: если что-то должно быть сделано — оно будет сделано любой ценой. Если что-то может быть не сделано — оно не будет сделано ни при каких обстоятельствах.
Перефразируя известную фразу Ильи Кормильцева «зачем слово „эгоист“, если есть слово „человек“?», заметим, что «русский» — тоже, в сущности, синоним слова «человек», но в самом его первозданном виде, не облагороженном ни приличиями, ни цивилизацией, но и не испорченном лицемерием. Для человека вообще, но для русского человека в особенности естественно либо стремиться к самоусовершенствованию, доходящему до мечты о сверхчеловечности, — либо стагнировать, топчась на месте. Стандартный европеец способен просто жить, но стандартный русский обязан все время получать — а лучше бы ставить самому себе — все более и более грандиозные, желательно рискованные задачи. В условиях так называемого «достойного существования», как любят либералы называть существование застойное, — русские стагнируют и разлагаются, иногда занимаются взаимным истреблением, но в любом случае пребывают в разброде и депрессиях. От власти они не особенно зависят и относятся к ней немного свысока, поскольку русский социум принципиально щеляст, это такая же значимая его черта, как наличие дыр в швейцарском сыре или в брюссельском кружеве. «Проколы, прогулы», умилялся Мандельштам. Ворованный воздух. В России всегда можно укрыться в щель, и могучим средством национальной саморегуляции является коррупция. Тем не менее власть необходима — чтобы было на кого валить; те, кто эту ее функцию хорошо понимает, туда не рвутся.
И главное: в России нет прямых путей. Только окольные, спиральные, как вот яблочко по блюдечку. Идя прямо, все равно придешь не туда, съедешь по диагонали. Хорошо бы это помнить. Подводя итог сказанному, я, пожалуй, не назвал бы народ, обладающий такой совокупностью качеств, идеальным и даже попросту комфортным для пребывания в нем. Но никакого другого я бы лично себе не пожелал — остается лишь повторить вслед за Кушнером: «Как мы с тобой угадали страну, где нам родиться?»
Кто прячется за гнилой стеной?
В: Кто прячется за гнилой стеной?
О: Новые большевики.
Задавать вопросы в России опасно — немедленно прослывешь предателем идеалов, не одних, так других. И все-таки позвольте вопрос: допустим, сейчас уже видно, что вертикаль хрупка и легитимной защиты у нее нет. Куда уж дальше, если в МВД тотальный бардак, чреватый разгоном, а ОМОН пишет в прессу жалобы на своего начальника? Расшатать эту вертикаль сегодня — дело довольно плевое: нервы у ее хранителей сдают, ничем никому не угрожающие митинги в защиту 31-й статьи разгоняются все ожесточенней, оппозиция, со своей стороны, научилась привлекать стариков, детей и ВИПов, — короче, техника с обеих сторон отработана, а результат предсказуем. Локальный калининградский успех легко повторить сегодня в любом российском городе, включая Петербург. Устроить большую бучу, или, научно говоря, бифуркацию, с предсказуемым результатом сегодня абсолютно не проблема: как показал еще Юрий Арабов в книге «Механика судеб», на которую я люблю ссылаться, потому что там угаданы важнейшие фабульные и исторические закономерности, — у тирана все получается, пока он не сомневается и окружение его монолитно. Наша тандемная конструкция, сколь бы прочна она в действительности ни была и какими бы взаимными обязательствами ни скреплялась, обречена на догадки и споры о внутренних конфликтах, а слова в России быстро становятся реальностью. Решимости на масштабные репрессии на самом верху нет уже потому, что возникают проблемы с адресностью: пробовали давить на неправительственные организации, на невинные западные конторы вроде Британского совета, — но выяснилось, что вирус недовольства распространяется не ими, что он гнездится в самых что ни на есть отечественных головах. Брать всех подряд не позволяет ни опыт, ни Запад, ни состояние правоохранительной системы: навыки самоорганизации и самозащиты общества уже таковы, что даже уничтожение кооператива «Речник» — боюсь, тестовое, судя по откровенности и запредельности, — не удается провести безнаказанно. Так что если кто-то действительно сильно этого захочет, — а таких сил в обществе хватает, от либеральных реваншистов до скрытых покамест фашистов, — каша заваривается на раз-два-три. Встает вопрос: дальше что?
У кого есть реальный проект будущего? Изучение российской истории — которая в буквальном виде, конечно, не повторяется, но в переносном обнаруживает исключительную переносность, свободную транспортабельность из шестнадцатого века в двадцатый, — наводит на неутешительный вывод: в критических точках эта история расшатывается без проблем, и то, что вчера выглядело монолитом, обнаруживает исключительную гнилость. «Стена гнилая, ткни — и развалится», — замечал великий тактик Ульянов-Ленин. Но победителями из таких ситуаций выходят, как правило, самые радикальные и темные силы — а отнюдь не либеральные противники диктатур. Это же элементарно, стоит пересмотреть феллиниевскую «Репетицию оркестра», а то и просто зайти в любой школьный класс: опрокинуть власть дирижера и учителя — временами тоталитарную, порой туповатую, — не проблема. Проблема — сделать так, чтобы эту власть немедленно не подобрали хорошо организованные молодчики из тех, что до поры до времени тихо сидят на «камчатке».
Смута сейчас произойдет не по экономическим причинам: вообще, как ни относись к Марксу, его теорию стоило бы подкорректировать в одном — революции случаются не из-за базисов, а из-за надстроек. Сегодня у нас никакого кризиса нет — до кризиса, как сказала экономист и поэт Виктория Иноземцева, дорасти надо. На трубе можно сидеть еще долго, а вот смотреть такой телевизор и слушать таких идеологов можно лет десять, не более. Хочется себя уважать. Хочется, чтобы на тебя не плевали. Хочется хотя бы иллюзорного участия в истории. Эта тоска по осмысленности стала сегодня всеобщей. И если где-нибудь начнется настоящая уличная политика, как в Калининграде, — то уж, конечно, не из-за ЖКХ. Детонатором может послужить что угодно — хоть транспортный налог. Но динамитом служит копящееся отвращение к себе, достигшее сегодня критической точки. В семнадцатом, думается, она была не такой всеобщей — потому что и дурили нас не так нагло, и циники на верхах сидели не столь откровенные.
Так что все готово и даже перекипает.
В истории России еще не было смуты, из которой страна вышла бы более свободной, прогрессивной и обновленной. Всякая смута отбрасывает Россию на десять, двадцать, а то и сто лет назад. Народ может привести к власти освободителя, но через двадцать-тридцать лет (а чаще всего гораздо быстрей) получит тирана. Вопрос о том, в какой степени российские поборники условно-западного пути (в наших условиях западность осуществляется с существенными поправками) готовы предложить альтернативу, — лично для меня открыт. Я действительно не знаю, что варится в их котлах. Не исключаю, что Анатолий Чубайс под крышей Роснано, как некогда в клубе «Перестройка» накануне этой самой перестройки, тайно растит преемников нынешней власти, молодых прагматиков, которые железной рукой поведут Россию к модернизации. Не думаю, что диктатура эффективных менеджеров окажется намного мягче диктатуры
