породили христианство — а погибли от варварства.
Распад империи римского или византийского типа — с жесткой властью и неглупым обществом — приводит обычно к двум неотменимым следствиям. Во-первых, внутри империи формируется некий передовой отряд, который нельзя назвать даже гражданским обществом — его требования выше, а возможности больше. Это образовавшийся под огромным имперским давлением тип диссидента — человека, желающего не упрощений, а усложнений, не распада государства, а его очеловечивания. В Риме таким отрядом были христиане — разумеется, возникновение христианства никак не выводится из классовой теории, и попытка Каутского в «Происхождении христианства» объяснить все по-марксистски так несостоятельна, что доказывает это лучше любой апологии. Есть другая категория населения — те, кому хочется пить и жрать, а служить отечеству не хочется. Иногда эта категория действует при поддержке внешних сил — а именно варваров, для которых римские понятия тоже пустой звук: им нравится разорять города, только и всего.
В результате революций, завоеваний и прочих социальных катаклизмов ничто не усложняется — все рушится. Происходит стремительный откат назад, от которого бедствуют и те, кто этот самый крах приближал и всячески расшатывал основы. Но затем, вот хитрость, случается Возрождение — и Италия снова становится центром мира, только уже в новом качестве: пусть ненадолго, на два века, — она делается столицей мирового искусства, духовным центром невероятной силы. И культура эта уже христианская — пожалуй, мир не знал более убедительного свидетельства о Боге, чем «Сикстинская мадонна» Рафаэля.
Что это сулит непосредственно России? У нас в СССР были свои христиане и свои внутренние варвары; после перестройки христианство оказалось перехвачено такими людьми, что Господь не приведи (в том числе властью), а диссиденты, напротив, были загнаны в катакомбы поглубже, чем при Брежневе. Варвары, желавшие, как уже было сказано, хлеба и зрелищ, джинсов и жвачки, и в продвинутых случаях — «Аббы», принялись пировать на руинах империи. По всей вероятности, лет сто их пир должен продлиться — после чего культура берет неизбежный реванш, и очень жаль, что до этого внутреннего возрождения большинство из нас имеет все шансы не дожить. Но надо стараться — история ведь ускоряется. Будут у нас и свои Рафаэли, и свои да Винчи, возрождающие римский разум, римский блеск и мощь, но без римского зверства и безумной экспансии: должна же свобода когда-нибудь повернуться к нам и своим человеческим лицом. Нечто подобное, кстати, случилось в Латинской Америке — империя инков, которую только ленивый после Шафаревича не сравнивал с нашим СССР, тоже рухнула под напором внутренних конфликтов и внешних вторжений (в функции варвара выступал Кортес, который по инкским понятиям как раз и был полноценным вандалом, даром что белый и прогрессивный). Я вовсе не стал бы повторять вслед за Бродским, что «все-таки лучше сифилис, лучше жерла единорогов Кортеса, чем эта жертва». Это, во- первых, для кого как — для местного населения уж точно не лучше, а во-вторых, окончательных побед не бывает. В Латинской Америке настал свой реванш и свое Возрождение — говорю прежде всего о литературном взрыве XX века: Маркес, Борхес, Рульфо, Льоса, Неруда, да мало ли; и, пожалуй, на наш будущий ренессанс это похоже больше всего.
Так что Италия — весьма вдохновляющий пример, если нам суждено (а нам суждено) повторить ее путь.
Что касается личных впечатлений, то я ведь не большой любитель ездить обычными туристическими маршрутами. Мне больше нравятся глухие места со странными или смешными названиями, загадочные истории, джунгли и прочая экзотика. Из облюбованных иностранцами городов Италии полюбил я неистребимой любовью только Венецию — за ее вечное умирание, за соседство тухлых каналов и свежего, постоянно ощущаемого моря, за напоминание о том, что только в упадке — могучем, тщательно поддерживаемом, роскошном — и есть истинная красота и величие духа, а созидание всегда подозрительно. Именно таким желал бы я видеть Петербург после того, как из него в Москву переедут все друзья и знакомые Кролика, — и сам я, может быть, тогда сбегу именно туда.
Кто делает погоду?
В: Кто делает погоду?
О: Гастарбайтеры.
Я знаю тайну, и вы сейчас тоже ее узнаете. Некоторые интересуются. почему это лето — по крайней мере первые два месяца — было такое жутко жаркое. Версии были самые экзотические. Сосед, с которым мы помогаем друг другу чинить наши «Жигули», рассказал, что если зима была холодная, то лето обязано быть жарким, потому что иначе разбалансируется среднегодовая температура. Видимо, у них там на небесах отчетностью занимается специальный отдел. Другие утверждают, что глобальное потепление вступило в решающую фазу. Все это чушь. На самом деле это все гастарбайтеры.
Гастарбайтеры — единственные, кому сейчас хорошо. То есть совсем хорошо им не бывает никогда — жизнь у них не такая, чтобы расслабляться, — но они единственные в такую погоду, кто сохраняет работоспособность и не кидается на встречных. Это их естественная среда — сорок в тени. Им даже ностальгически приятно. Один таджик, который на соседской даче что-то роет, в нашем дачном магазине постоянно мне улыбается и подмигивает, и предлагает у нас тоже что-нибудь вырыть. Иногда он сочувственно спрашивает кого-нибудь особенно взопревшего: «Жарко, да?» Конечно, жарко. А ему не жарко, ему все остальное время холодно.
И тут я догадываюсь о том, что между человеком и природой существуют весьма тонкие связи. Первыми об этом догадались древние китайцы, на чей опыт так любит ссылаться серьезноуважаемая мною Юлия Латынина. Там, в Китае, говорили: если правитель хорош, то и стихийных бедствий не бывает. В обратную связь я не верю, потому что, как правило, сначала устанавливается правильный правитель — и только потом прекращаются стихийные бедствия. Так вот: человек наделен способностями, которые не вполне ясны ему самому. Он оптимизирует среду. И если для большинства оптимальна среда, при которой температура воздуха не опускается ниже +35, можете не сомневаться, так оно и будет. А для кого у нас оптимальна такая среда?
Я не собираюсь разжигать межнациональную рознь. Я просто хочу напомнить о простых вещах, призвать, что ли, одуматься: товарищи дорогие, вы что же, серьезно думали, что если все за вас будут делать гастарбайтеры, то природа не станет подлаживаться под них? Посмотрите на уровень и, главное, характер отечественной культуры: вы не замечаете тотальной азиатчины, которая тут воцарилась? Под азиатчиной я не имею в виду ничего дурного — это просто жанр такой. Помните индийский кинематограф? А китайский? Там в жанровый канон входит сочетание слезливой мелодрамы с дракой, причем переход от слез в драку и наоборот не занимает обычно и трех секунд. Основной конфликт — столкновение плохих богатых с хорошими бедными. А теперь прошерстите с этой точки зрения все современные российские сериалы, — «читатель, вдумайся в эту басню, и тебе станет не по себе». Думаю, полупровал фильма «Чужая» связан именное этим диссонансом: нельзя по-европейски — и даже по-догмовски — снимать совершенно азиатское кино про любовь, кровь и прочую морковь. Там ведь все ощущение достоверности и новизны происходит от лексики (весьма плоской) и бегающей камеры, а литературе-то до рубля девять гривен не хватает. Роковая красотка ссорит между собой ужасных гангстеров, соблазняя самого молоденького, — это чистый Болливуд, а в Европе и «Три мушкетера» с этим сюжетным ходом уже в момент появления казались детской прозой. Ну так и нечего делать вид, что вы европейцы, — снимайте честное индийское кино с танцами.
А власть? Кто скажет мне, что сегодня у нас не азиатская система власти, — тот ничего не знает либо о нашей текущей реальности, либо об азиатской системе. К нам заехало страшное количество азербайджанцев, туркменов, киргизов — и в нашей государственности сегодня заметнее всего не азиатская жестокость, положим (жестокость там вообще имела место скорей во времена Чингисхана), а именно
