Кто предан власти?
В: Кто предан власти?
О: Садисты.
Я всю жизнь пасую при столкновении с бесспорным, химически чистым быдлом — хотя упорно вызываю ненависть именно у этих людей. Они тоже узнают меня безошибочно. Я просто не научился еще понимать, в чем тут дело, по какому критерию мы друг друга так точно вычисляем. Одно время мне казалось, что дело в грамотности: они обычно очень неграмотны, а значит, не умеют чувствовать закономерности тонкого мира. Их грамматические ошибки предсказуемы: путаница с «-тся» и «-ться», удвоенным «н», лишние запятые по принципу «как бы чего не вышло» (особенно любят запятые после «поэтому» и «так как»). Но есть среди них и грамотные люди, они ведь вообще блюдут культ внешних приличий. Им кажется, что прийти в общество нечесаным — неприлично, а вслух сказать об этом — прилично. Но мало ли я знал приличных людей, исповедовавших тот же культ этикета? Наконец, они очень любят рассказывать о том, что возвышает их в собственных глазах, а возвышает их всегда одно и то же — те или иные знаки поощрения от начальства. Но мало ли милых людей, особенно из числа стариков, отличающихся невинным мелким тщеславием? Есть, конечно, еще одна неизменная черта идиотов — их отмеченная Окуджавой склонность «собираться в стаю»; но это и мне легко инкриминировать — я так люблю редакционные сборища, или там попеть под гитару с собственными школьниками, простите мне все этот пионерский романтизм; правда, я не состою ни в какой организации, кроме гильдии кинокритиков, но идиоты тоже иногда нигде не состоят.
Вот «живой журнал», то есть публичный дневник, девушки-нашистки, с которой я не знаком и, Бог даст, не буду. Эта девушка — типичная сторонница нынешней власти, основа ее фан-клуба. Она живет в средней полосе России, ей 22 года. Недавно она вышла замуж, очень любит мужа и постоянно пишет о том, как именно его любит. Вообще все записи в ее дневнике — она любит славу, так что, думаю, в цитировании нет греха, — делятся на три категории. В первой она проклинает врагов Отечества и расхваливает его друзей. Во второй категории она философствует, причем главным образом о себе. Вот как она определяет себя:
«неисчерпаемый невозобновимый биологический генератор революционно-инновационных сгустков структурированно заряженых частиц (идей), в следствие воздействия которых на окружающую среду, наблюдается повышение активности других генераторов, более слабой мощности, и приводящих к полному тотальному разрушению общепринятых стереотипов о структуре эталона этого сгустка частиц…».
Мне тут больше всего нравится «в следствие, в последствии» в сочетании со «структурой эталона», но ведь это у них и во всех документах так — сплошная труха под поверхностью. Она подробно перечисляет все победы, одержанные «Нашими» в судах, и помечает такие записи тэгом «крутыхи». Крутыхи — это они. Иногда она даже тащит к себе стихи — чужие, широко ходящие в сети:
«Я бываю такая разная, то капризная, то прекрасная, то страшилище опупенное, то красавица мисс Вселенная, дверью хлопну — расставлю все точки, то ласкаюсь пушистым комочком, то люблю и тотчас ненавижу, то боюсь высоты, но на крышу выхожу погулять темной ночкой, то жена, то примерная дочка… Не больная, не в психике трещина — просто Я — стопроцентная ЖЕНЩИНА».
Здесь мне больше всего нравится «ласкаюсь пушистым комочком».
Третья составляющая дневника — отчеты о собственной жизни, всегда написанные с большой любовью к этой жизни. Она побеждает всех. Иногда, конечно, ей что-то не удается, врачи у нее плохие, еще какие-то бытовые трудности, но ей не приходит в голову как-то увязать это с текущей политической реальностью. Зато под заголовком «Идеальные мужчины… кто они?» она публикует фотографии Суркова и Якеменко со скромным комментарием: «А вот вобщем-то и они».
И вот я думаю: в чем дело-то? Как ущучить этот тип, что в нем главное? Почему я с такой легкостью по одному ее посту могу предугадать все остальные — яростную защиту семейных ценностей, намек на бурные страсти и лихие шалости, но исключительно в законном браке; проклятия в адрес оппозиционеров, засветившихся со взяткой ГИБДД… Почему я могу угадать все ее несложное прошлое и так отчетливо вижу ее ужасное будущее?
Дело, наверное, в моей изначальной виктимности, в подверженности травле, в принципиальной установке на нее — у меня никогда не было другого статуса и, соответственно, модуса. А им, то есть условным «нашим», напротив, необходимо травить, это своеобразный извод их садической сексуальности. Они испытывают высшее блаженство, только когда доминируют — или когда столь же грубо доминируют над ними; грубость есть сверхценность, других наслаждений им не дано. Это внутреннее противоречие — одинаково оргазмическая реакция на два принципиально разных раздражителя — осознается именно как проблема, почему им и приходится успокаивать себя: «Не больная, не в психике трещина». Нельзя же одновременно ласкаться пушистым комочком и запойно травить, сладострастно подчиняться и сладострастно подчинять; им просто никто еще не объяснил, что это одно и то же. Блаженство отдаваться тому, кто выше, и обладать тем, кто ниже, — их главная фиксация, а бескультурье — лишь следствие. Ведь культуры нет без самообразования, а на самообразование у них нет времени: того, кто подсел на садомазо, не заманишь в кружок мягкой игрушки.
Удивительно одно — что нынешняя власть настолько не понимает прогноза этой душевной патологии, которая всегда заканчивается деменцией, сутяжничеством, истерией и, наконец, полным распадом личности в сравнительно молодом возрасте. Но подавленный страх перед будущим и табу на мысли о нем тоже входят в симптоматику этой патологии.
Дмитрий Быков
Куда бежать?
В: Куда бежать?
О: В Венецию на Неве.
Про Италию так про Италию, хотя, честно говоря, сейчас самое бы время сделать номер GQ, посвященный России. Но темы выбираю не я, да и потом — если вдуматься, Италия для нас сейчас весьма актуальна. Это же наше будущее. Постимперскую травму каждый избывает по-разному: у одних крушение империи вызывает настоящий культурный взрыв — в Англии, скажем, литература поздних викторианцев была грандиозна и предопределила, по сути, весь XX век, в значительной степени выдуманный Уэллсом, Киплингом, Честертоном, Уайльдом и Шоу. В России, напротив, распад империи сопровождался катастрофическим упадком. Это потому, что иногда империи распадаются под напором креативных сил, жаждущих освобождения, — просто потому, что имперская скорлупа становится им тесна, — а иногда под действием энтропии, от усталости, от вырождения, от элементарной неготовности нести колонизаторское бремя дальше. По внешним проявлениям, кстати, это похоже — но по внутренним механизмам совсем другое дело. Мы — не британский случай. Мы даже и не совсем Рим, поскольку Рим как-никак простоял тысячу лет и принес миру почти все, чем он сегодня благополучно пользуется, от водопровода до коней в сенате, — а Российская империя была замкнута в основном на себя, поставляя на импорт только сырье и экзотические виды искусства вроде идейных романов и казарменного балета. С Римом, однако, нас роднит то, что мы
