чинил, все хранил, ничего не выбрасывал. Такой был ужасно домовитый. Коврики из проволочки, полочки из дерьма…
– Он по дому никогда ничего не делал. Только здесь начал. На Земле это вообще развито, если ты заметил, – тараторила Катька, стараясь отвлечь его от мрачных мыслей и переключить на злопыхательство; она давно знала, что для мужской злости это самый безобидный выход. – Даже анекдот есть – мужик на бабу лезет и не может. Тогда он лупит себя по члену полотенцем и приговаривает: «Чужая, чужая!». Мы, наверное, чувствовали, что эту планету нам навязали, и ничего не хотели на ней делать. А на вашей сразу все стали.
– Кроме тебя.
– Почему? Я делаю. Или ты думаешь, что я была рождена рисовать паршивые картинки в «Офисе»? Я как раз делом занята, я люблю тебя.
– А я что делаю?
– А ты эвакуатор, ты нас разместишь, починишь лейку и улетишь за новой порцией. Я тебя буду безутешно ждать, стану целый день молиться, по ночам гадать… Это, кстати, очень точно: русский человек днем молится, а ночью гадает, что совершенно несовместимо с молитвой. Более того, это богопротивно. Но знаешь, ночью… особенно холодной… такие мысли лезут! Ужасная уязвимость. В таком разобранном состоянии нельзя молиться, стыдно. Только гадать. А может, ночью кажется, что Бог никогда не поможет, даже не услышит, а гадание хоть правду скажет…
– Никуда я от тебя не улечу, – сказал он.
– Ну хочешь, вместе полетели?
– Не-а, – Игорь остановился и взял ее за плечи. – Знаешь, почему?
– Почему?
– Не догадываешься?
– Потому что влюбленных эвакуаторов не бывает?
– Нет, это бы полбеды. Потому, что эвакуировать больше некуда.
Катька покраснела.
– Игорь! Ну что ты, действительно… Ты в самом деле думаешь, что ничего нельзя восстановить?
– Восстановить можно. Но это будет уже не наша планета.
– Господи, да какая разница! Ты же забираешь только оттуда, где жить нельзя.
– Здесь тоже скоро станет нельзя.
– Да? Из-за двадцати землян?
– Это сейчас двадцати. У вас это быстро.
– Да что они такого сделают? – Катька обиделась и даже топнула ногой, и тут же из трещины в асфальте хлестанула длинная нежно-зеленая плеть. – Тьфу, черт… как растет, да?
– Вот и у вас так же. Вы очень быстро распространяете себя на всем пространстве. Когда тут была нормальная среда, и люди делались нормальные. А сами по себе они тут такого наземлят… с полочками из дерьма…
– Слушай, в конце концов! Я обижусь! Мы – ваши ссыльные, у нас там черт-те какие условия… мы создали грандиозную культуру… у вас близко не было ничего подобного!
– У нас отношения были человеческие, это да. А Шыкспира не было, конечно.
– Ничего, будет! Игорь, нечего, серьезно. Хватит. Я сама землянка, между прочим.
– Это тебе не поможет, – сказал он.
– В каком смысле?
– Да в том самом. Выживут они нас с тобой отсюда очень скоро, сама увидишь. Меня – за то, что я их увез, а тебя – за то, что ты все это устроила. Сергеевна, между прочим, убеждена, что и Москва из-за нас взорвалась. Ей небось кажется, что это я все устроил, чтобы вас сюда эвакуировать, как бесплатную рабсилу.
– Слушай, что ты обращаешь внимание на Сергеевну? Она больная на всю голову!
– А полковник, между прочим, все сделает для своей кисы. Киса скажет – давай выгоним Игоря! – полковник не посмотрит, что мы с одной планеты. Он на Земле знаешь сколько торчал? Заземлился по самое не могу. У нас и термин был такой, заземление, – эвакуатора старались пораньше отзывать, чтобы не очень проникся вашими гадостями. Но этот во вкус вошел, ни в какую. Не могу, говорит, покинуть горячую точку! Двадцать с лишним лет землился, два раза только в отпуск слетал. Вообще ракету водить разучился, копулятор сломал при посадке, чуть не угробил всех…
Катька молчала. В том, что он говорил, был резон. Ей совершенно не хотелось видеть остальных, и даже америкосы Пол и Стефани были невыносимы со своими ежевечерними проповедями, чтением вслух и какой-то особенной, почти вызывающей некрасотой: непонятно было, что делают вместе такие некрасивые люди. Они словно предъявляли друг друга Господу – видишь, Господи, с кем приходится иметь дело во имя совместной работы во имя твое! И отношения у них были демонстративные – подчеркнутая взаимная внимательность: идеал семьи, живой пример, каков и должен быть истинный евангелист – чтобы случайные свидетели позавидовали и обратились! Дети у них были милые, но пустые, в глубине души ничуть не привязанные к родителям (сама-то ты хороша, одернула себя Катька). С Тылыком они ладили, а Игоря почему-то недолюбливали: вероятно, уже знали историю разрушения семьи.
Что касается Любови Сергеевны, то она уже никого не стеснялась и за общими трапезами кидала на Катьку такие взгляды, что девушка с менее крепкими нервами давно обратилась бы в горстку праха. В этой антипатии теперь уже не было никакой логики – нашему сыну предпочли другого человека, обидно, но мы ведь с самого начала не желали, чтобы наш сын связывал судьбу с пробивной провинциалкой; все, провинциалка избавила вашего сына от своего общества… но зато втравила его в сомнительное
