На солнцепеке сидел мальчик, широко раскинув ноги и руки и откинув голову на спину. Легкая дрожь пробегала по изможденному телу. Мальчик спал.
— Он завтра-послезавтра умрет. Воспаление мозга, мсье. Признак конца.
— А эти? Спят или умерли? Фельдшер наклонился.
— Умерли. Вечером солдаты вытащат за зону. Они перевели дух.
— Откуда здесь столько цветов? Вы их насадили, что ли?
— Что вы, мсье! Зачем мне? Просто почва здесь жирная, вот цветы хорошо растут.
Пробираясь к выходу, Гай остановился. Среди невероятно пышной клумбы лежала девушка лет восемнадцати с содранной кожей. Из красного кровавого мяса кое-где торчали белые кости. Миллион мирных муравьев ожесточенно пожирали спящую, которая еще дрожала и дергалась.
— Чего же вы не уберете ее?
— Нельзя. Она еще не умерла. Ведь существуют правила, мсье. Официальное положение. Я не хозяин здесь. Вся обслуга гипносерии — заключенные. Мы отбываем тут срок. Вот и все.
Люди и муравьи, небо и смрад, крысы и цветы. Гай хотел закурить и не смог: слишком дрожали пальцы…
Но разве вся Экваториальная Африка только одна большая мусорная куча? О, нет! Тысячу раз нет!!
Ведь Гай своими глазами видел кусочек счастливого Конго!
Дело было так. В тех местах, где река выходит в низину, она не только становится широкой, но и образует множество заливчиков. Эти тихие заводи кишат бегемотами и птицей. Однажды они наткнулись на такую заводь после полудня, когда приближалось время обеда. Гай еще ни разу не видел охоту на бегемотов и решил использовать представившийся случай. В охоте приняли участие все.
Гребцы выволокли туши на топкий берег и принялись их разделывать. Было решено здесь же пообедать. Люди рассыпались вокруг в поисках кратчайшего пути в лес и вскоре вернулись с пленниками! Из расспросов выяснилось, что все эти мужчины и женщины — дезертиры из рабочих групп, направляемых по реке на концессии. Их накопилось тут уже свыше ста человек. Все кормились у этой заводи, а жили в лесу; там возникло поселение, защищенное болотистым берегом и не помеченное на бельгийской карте, а потому совершенно свободное. Некое подобие крохотной независимой черной республики в белом королевстве рабства и угнетения.
Беглецов привели, и они повалились на колени в испуге, но узнав, что пришельцы явились со своим мясом и солью и, главное, что они не собираются причинять зла, сразу же начали веселиться — сначала еда до отвала, потом короткий отдыхи, наконец, танцы.
И какие!
Гай лежал на охапке зелени. Перед ним блестела вытоптанная босыми ногами площадка, позади нее расположились участники представления — танцоры, оркестр (кубышки и натянутые, как тетива, лианки) и хор. Вокруг теснился лес, далеко вверху посмеивался голубой пятачок неба. Беглецы уже давно растеряли рванье, в которое их одели поработители, и теперь были нагими. Это был уголок настоящего старинного Конго.
Сначала было много шумного озорства, возни. Но затем начались танцы всерьез, и две хореографические композиции Гай заснял и запомнил особо, два мастерских рисунка, похожих на те, что оставил пещерный человек: зарисовки с натуры, поражающие изумительной точностью и вместе с тем глубиной художественного преображения.
Гай думал, что негритянские пляски нельзя смотреть людям, лишенным воображения. Если человек видит на сцене театра не жизнь, а игру размалеванных артистов среди картонных и холщовых кулис, то и в танцах в экваториальном лесу он увидел бы только кривлянье. Нужно быть немножечко ребенком и видеть не то, что есть, а то, что можно угадать за условными знаками. Негритянские пляски — это великолепный и наивный детский театр, в котором участники и зрители — дети. Взрослым вход туда запрещен! Зритель вступает в мир фантазии, когда узенькая ленточка красной материи, привязанной к бедрам и волочащаяся сзади по земле, кажется огненным хвостом злого бога, а полоски белой глины на коже — скелетом и Смертью: если очам зрителя дано увидеть мир именно так, то ему стоит войти на поляну, лечь на душистые листья и широко открыть глаза.
Тихий рокот оркестра… Приглушенная мелодия хора…
На сцену медленно вышла девушка. Это — Земля, наша кормилица: разве вы не видите зеленую веточку в ее зубах? Земля плавно шествует по полям, щедро разбрасывая зерна, залог будущего урожая, залог жизни. Оркестр и хор ускорили ритм, звуки росли, и вместе с ними росли посевы: грациозно склонясь, Земля растит и холит всходы, выдергивает сорняки и поливает растения, которые становятся все выше и выше, все радостнее и радостнее. Но рост окончен: теперь растения начинают цвести, и Земля обнимает их, и ведет с ними счастливый хоровод, и кормит их грудью, чтобы ее дети полнели и наливались соками; вот она вкладывает свой сосок в венчик цветка, и вы ясно видите их обоих — мать-Земля и ее дитя-растение изгибаются вместе от тяжести плодов, они торжествуют: наступает жатва. А потом хор и оркестр задали танцовщице огненный ритм, он был подхвачен всей деревней. Это— торжество вознагражденного труда, радость уверенного в себе и сытого человека, апофеоз победы Жизни над Смертью.
Но из леса уже осторожно крадется зловещая фигура: юноша с огненным хвостом и с алым цветком в зубах. Это — Солнце. Это — Смерть: вы видите череп и кости… Медленно, как леопард вокруг козочки, кружит Солнце вокруг торжествующей Земли… Ближе… Ближе… и вдруг схватил ее за волосы и вырвал зеленую ветвь. Теперь начинается бешеная пляска — борьба Солнца и Земли за радость и жизнь. Грубое и сильное Солнце за руку держало Землю, но она еще пыталась начать танец посева. Напрасно! Хор и оркестр вскрикнули и замедлили ритм. Солнце поймало вторую руку, Земля забилась в жестоких объятиях Солнца и сгорала в них, она становилась ниже, но еще вяло отбивалась от усилий Солнца пригнуть ее к своим ногам… Все более вяло, все более бессильно истомленная Земля облизывала губы от жажды и вытирала пот с лица… Вот последний глоток влаги… И Земля валится к ногам Солнца, на измятую зеленую ветвь. Оркестр гремит… Хор издает горестный вопль; Солнце торжествует победу! Начинается сухое время года, время жажды и голода. Земля томится у ног своего победителя, огненный хвост его вьется в воздухе и высоко вверх подброшен алый цветок: это — исступленное торжество Смерти над Жизнью!
В восторге Гай начинал аплодировать, но все замерли и настороженно вытянули шеи: что делает руками этот странный белый? Это его танец? Или знак неудовольствия? Да нет же, нет! И Гай наградил танцоров горстью соли. Поднимается незримый занавес, и зритель видит таинство, древнее и волнующее. Теперь на площадку выходят две женщины, лет сорока и пятнадцати, жительницы лесов, если судить по светло-шоколадной коже. Начинается магический танец жертвоприношения богине женственности.
Женщина остановилась в центре площади и пристально смотрела на приведенную девушку, которая описывала вокруг нее широкие круги. Это жрица и посвящаемая, палач и жертва. Статная высокая женщина плавно плясала на месте танец силы, власти и жестокости: как гордо была вскинута голова и правое плечо, как небрежно она следила за жертвой из-под полуопущенных ресниц! Это удав, поднявший голову на стройном покачивающемся теле, — мертвые глаза безмерно холодны, жестоки и спокойны, и только язычок быстро-быстро бегает между кривыми зубами. А девушка танцует по кругу смешной танец резвящегося зайчика: она по-детски скачет и хлопает лапками, она еще не понимает грозную опасность.
Тр-р-рах! — вдруг взорвался оркестр и хор. Девушка вздрогнула и стала озираться. Зайчик замечает удава. Медленно-медленно женщина поднимает руку и пальцем указывает девушке место у своих ног.
Теперь начал надрывно плакать оркестр и хор, все сильнее, все громче: вместе они ведут нервную, вздрагивающую мелодию, то умирающую, то рождающуюся снова. Это стон страха и отвращения. Девушка упирается, она руками гонит прочь страшную угрозу, она отказывается подойти ближе. Но неотвратимо, неумолимо, с беспредельной холодной жестокостью поднимается властная рука. Тр-р-р-р-ах! — низко и повелительно прозвучали хор и оркестр, и страшный палец опять указывает на то же роковое место. И зайчик, не отводя зачарованных глаз, ступает на шаг ближе и снова танцует, но уже по-другому, более близкому кругу.
Мелодия изменилась. Это уже не испуг и отвращение, теперь это мольба: девушка то просит о пощаде и трепещет в судорожном приступе страха, то пытается вызвать жалость к себе слезами и заламыванием рук, то хочет купить отпущение предложением себя, своей молодой красоты: она берет в
