— Да… и народу вообще стало больше, — согласился Семунд.
— Так-то оно так, — заявила Карен, — но, боюсь, многие из них пришли сюда просто по привычке.
— Возможно, молодые… — подумала вслух Ингеборг.
— Да, для молодежи церковь стала местом встреч, — сказал Семунд.
— А вы слышали, что от нас уходит наш, пастор? — Карен снова перевела разговор на другую тему.
— Как жалко, — отозвалась Ингеборг. — Он и крестил и конфирмовал всех моих детей.
— А ты бы хотела, чтобы он их и венчал? — шутливо спросил Семунд, откусывая щепку от палочки, которую срезал по дороге в церковь.
— Когда же наконец начнется служба? — сказала Карен, с нетерпением поглядывая на церковную дверь. — Да, сегодня что-то жарко, — ответил Семунд в том же шутливом тоне.
— Идем, Сюннёве, уже пора.
Сюннёве вздрогнула и повернулась к матери, потому что в это время она как раз разговаривала с Торбьорном.
— Ты разве не подождешь, пока зазвонит колокол? — спросила Ингрид, украдкой посмотрев на Сюннёве.
— И мы пойдем все вместе, — прибавила Ингеборг. Сюннёве совсем растерялась и не знала, что отвечать.
Позади нее стоял Семунд.
— Подожди немного, скоро колокола зазвонят… и для тебя, — сказал он.
Сюннёве сильно покраснела, а ее мать в упор посмотрела на Семунда. Однако он улыбнулся и сказал:
— Все будет, как угодно господу, ведь ты сама только что говорила об этом.
И он пошел к церкви, остальные последовали за ним.
У дверей толпились прихожане, ибо оказалось, что церковь еще заперта. Они подошли ближе, чтобы спросить, в чем дело, но в это время двери открылись и народ повалил внутрь. Однако всем сразу войти было трудно, некоторых оттеснили назад, и те, кому удалось войти первыми, потеряли из виду отставших. У церковной стены стояли двое мужчин. Один из них был высок ростом, широкоплечий, со светлыми прямыми волосами и тупым носом. Это был Кнут Нордхауг. Увидев Гранлиенов Кнут сразу замолчал и немного смутился, но продолжал стоять на том же месте.
Когда Семунд проходил мимо, он посмотрел на Кнута в упор, но тот не отвел взгляда, хотя и смотрел уже не так уверенно. За Семундом шла Сюннёве и когда она совершенно неожиданно для себя увидела Кнута, то побледнела как смерть. На этот раз Кнут опустил глаза и отошел от стены, чтобы куда-нибудь уйти. Но едва он сделал несколько шагов, как увидел перед собой четыре хорошо знакомых ему лица: перед ним стояли Гутторм, его жена, Ингрид и Торбьорн. Кнут так растерялся, что пошел пряма на них и, сам не сознавая того, очутился лицом к лицу с Торбьорном. Он сделал движение, словно сразу хотел повернуть обратно, но вокруг уже собралось много народу, и теперь ему было не так-то просто уйти.
Эта сцена разыгралась на паперти, возле самой лестницы. Выше по лестнице, у входа в ризницу, стояла Сюннёве, а за ней Семунд. Они были хорошо видны на своем возвышении, и сами тоже могли легко наблюдать за всем происходящим внизу. Сюннёве забыла обо всем на свете; она стояла и видела одного Торбьорна; смотрели на него и Семунд, и Ингеборг, и Гутторм с женой и Ингрид. Торбьорн чувствовал их взгляды и словно окаменел. Однако Кнут подумал, что надо что-то предпринять, и после минутного колебания сделал едва заметное движение рукой, словно протягивал ее Торбьорну, но по-прежнему молчал. Торбьорн тоже слегка приподнял руку, но не настолько, чтобы их руки могли соединиться.
— Здрав… — начал Кнут и вдруг осекся, вспомнив, что это приветствие было очень неуместно в данном случае. Он даже слегка попятился, но в этот момент Торбьорн поднял голову и встретил взгляд Сюннёве, которая была бледна как полотно. Тогда Торбьорн решительно шагнул вперед, крепко пожал Кнуту руку и громко сказал, чтобы стоящие поблизости могли слышать его:
— Здравствуй, Кнут! Я думаю… все, что случилось между нами, пошло нам обоим на пользу.
С губ Кнута стали срываться звуки, очень похожие на рыдания; несколько раз он пытался заговорить, но не мог сказать ни слова. Торбьорну нечего было говорить, он просто стоял, опустив голову, и ждал, что скажет Кнут. Но тот не мог вымолвить ни слова. Торбьорн тоже молчал и крутил в руках молитвенник. Вдруг молитвенник выскользнул у него из рук и упал на землю. Кнут тотчас же нагнулся, поднял его и подал Торбьорну. Торбьорн слегка наклонил голову и поблагодарил его. Но когда он снова взглянул на Кнута и увидел, что тот по-прежнему не смотрит на него, он подумал, что самое лучшее сейчас — это уйти. И он вошел в церковь.
Остальные тоже направились к церкви; когда Торбьорн, усевшись на свое место, посмотрел на скамью для женщин, он увидел лицо Ингеборг, сияющее материнской нежностью. Рядом с ней сидела Карен Сульбаккен, которая, несомненно, ожидала, что Торбьорн посмотрит в ее сторону. Поймав его взгляд, она трижды кивнула ему в ответ, и так как это явно удивило его, она снова трижды кивнула ему еще приветливее, чем раньше. А Семунд шепнул ему на ухо:
— Я так и думал.
Они прослушали начальную молитву и пропели псалом; потом вперед выступили конфирманты, а Семунд снова шепнул Торбьорну:
— Вряд ли у Кнута надолго хватит кротости; чем больше будет расстояние между Гранлиеном и Нордхаугом, тем лучше.
Начинается конфирмация, из алтаря выходит пастор, и дети поют конфирмационный псалом. Их нежные голоса, сливающиеся в общем хоре или звучащие отдельно, такие звонкие и ободряющие, всегда глубоко трогают молящихся, особенно тех, кто сам недавно конфирмовался. Потом наступает тишина, и когда пастор, тот самый пастор, что стоит здесь вот уже двадцать лет и за эти двадцать лет столько раз будил в каждом из присутствующих то лучшее, что обычно дремлет в его душе, когда он выходит из алтаря, сложив на груди руки, — это трогает до слез. А когда пастор обращается к родителям и просит их вознести молитву за детей, дети начинают плакать. Торбьорн, который еще совсем недавно был на краю могилы и думал, что на всю жизнь останется калекой, тоже плачет, особенно, когда молодые конфирманты дают перед алтарем обет в непоколебимом убеждении, что никогда не нарушат своей клятвы.
За все время службы Торбьорн ни разу не взглянул на скамью для женщин, но когда служба кончилась, он подошел к Ингрид и что-то шепнул ей на ухо, потом быстро протиснулся к двери и вышел из церкви. Злые языки утверждали, что, вместо того чтобы сразу выйти на дорогу, он поспешно поднялся по склону горы и исчез в лесу, однако достоверно никто ничего не знал. Семунд хотел было поискать сыно, но тут заметил, что Ингрид тоже пропала и почему-то раздумал. Тогда он решил найти Сульбаккенов, чтобы вместе идти домой.
Оказалось, что они тоже потеряли свою Сюннёве и теперь ходили вокруг церкви, расспрашивая, не видел ли кто ее; но увы ее никто не видел. Бедным родителям ничего не оставалось, как вернуться домой без своих детей.
А немного опередив их, — по дороге шли Сюннёве и Ингрид.
— Я почти жалею, что пошла с тобой, — сказала Сюннёве.
— Теперь в этом нет ничего страшного, раз отцу все известно, — ответила Ингрид.
— Но ведь он твой, а не мой отец, — возразила Сюннёве.
— Кто знает? — загадочно сказала Ингрид, и больше они не говорили об этом.
— Кажется, нам придется немного подождать его, — сказала Ингрид, когда они дошли до места, где дорога круто поворачивала в сторону, и их со всех сторон обступил густой лес.
— Да, ему нужно сделать большой крюк, — ответила Сюннёве.
— Я здесь, — отозвался Торбьорн, появляясь из-за большого камня.
Он заранее продумал все, что скажет Сюннёве, а сказать ему нужно было немало. Ведь сегодня, казалось бы, все было так просто; отец знал, что он любит ее, и был целиком на его стороне, — Торбьорн был уверен в этом после всего, что произошло в церкви. Все лето он тосковал по ней, как никогда в жизни, и это тоже должно было прибавить ему смелости.
— Пойдем лучше через лес, — предложил он, — здесь дорога короче.
