— Нет. А что тут можно знать? К тому же он считает тебя гомосексуалистом. Мне пришлось убедить его в этом, когда он узнал, что ты гостил у меня на даче.
Мы сидим на безобразном диване, который Сюннестведт завещал мне в придачу к квартире и роялю. Нас разделяет грусть, думаю я. Грустно, что мы не обо всем можем говорить друг с другом. О том, что случилось в последние годы. О нашей жизни. О том, что она первая влюбилась в меня. Первая меня поцеловала. Что я тогда не ответил на ее чувство. Но она все-таки приоткрыла мне свою дверь. Мы не можем говорить об этом. Нет. Об
— Как себя чувствует дача? — спрашиваю я наконец.
Ребекка грустно улыбается.
— Дача все выдержит. Она прекрасно себя чувствует. Но после того, что случилось, нам пришлось кое-что там изменить. Избавиться от всего, что напоминало бы о тяжелом. Яхта, например. Она больше уже не будет называться «Микеланджели».
— Правда?
— Да. Ведь я не буду пианисткой. По-настоящему. Знаешь, как она теперь называется?
— Попробую угадать.
— Да, угадай! — Ребекка полна ребяческого энтузиазма.
Я не могу удержаться.
— «Альберт Швейцер»! — говорю я.
Ребекка со страхом смотрит на меня — вздернутый носик, крохотные веснушки.
— Аксель! Как ты мог это угадать?
— Человек должен кое-что понимать в своих лучших друзьях.
Ребекка довольна и быстро целует меня в губы.
— Значит, ты будешь изучать медицину и в свободное время играть на рояле? — спрашиваю я, когда с практической частью уже покончено — договор составлен и подписан. Она стоит в дверях и собирается уходить.
— Да. Мне этого хочется. — Она улыбается. — К тому же неплохо избавиться от надзора мамы и папы.
И то верно, думаю я. Но Ребекка сказочно богата. Она могла бы выбрать квартиру и получше. Миллионеров не понять. Они скупы. Ведут точный счет деньгам. Ребекка тоже ведет счет. Даже когда она с кем-то занимается любовью, она все равно ведет счет, с грустью думаю я.
И неожиданно обнимаю ее. Я не хочу, не могу, не должен с ней ссориться. Она всегда поддерживала меня. И я тоже старался, как мог, поддержать ее.
— Хороший ты парень, Аксель, — говорит она.
— А что мне сказать про тебя? — смущенно спрашиваю я.
— Скажи что-нибудь очень хорошее. Чтобы я каждый день могла вспоминать твои слова.
— Тебе это необходимо?
— Это всем необходимо.
— Тогда я скажу, что люблю тебя. Что я восхищаюсь тобой, что буду тосковать по тебе. И, наверное, нуждаться в тебе.
— Хватит, больше ни слова, — просит она.
Прощание с квартирой Сюннестведта
Я укладываю свои вещи на Соргенфригата. Четыре картонных коробки. Негусто. Пластинки и часть книг остаются Ребекке и Кристиану. Собрание пластинок Брура Скууга все равно больше моего. Оно содержит и те пластинки, которые есть у меня, и еще три тысячи других. Так что в основном мои вещи состоят из нот, одежды, туалетных принадлежностей, полотенец, халата и нескольких самых любимых книг.
У меня такое чувство, будто я целую неделю занимался уборкой квартиры. Во всяком случае, в это время я не подходил к роялю. Да я и не мог играть с такими распухшими пальцами. К счастью, до следующего занятия у Сельмы Люнге осталась еще неделя. Как только я окажусь в доме на Эльвефарет, все наладится, думаю я.
Ровно в половине пятого в дверь раздается звонок. Ребекка Фрост, как всегда, точна. Она предложила перевезти меня в Рёа. Мне бы хотелось избежать ее критического взгляда на все мои действия. Но, с другой стороны, я тронут участием Ребекки в моей жизни на всех ее уровнях.
На ней рабочая одежда: потертые джинсы и куртка, в которой она, наверное, чистила лодку перед каждой Пасхой последние двадцать лет. На ней даже смешная кепочка.
— На службу явилась, — говорит она и шутливо отдает честь.
— Берегись, — улыбаюсь я. — С каждым разом ты становишься все красивее.
— Не трудись, Казанова. Ведь ты знаешь, что я занята. — Она разочарованно смотрит на картонные коробки. — И это все?
— Пластинки я оставляю тебе, если ты не имеешь ничего против. У Аниного папаши собрание пластинок, которое может соперничать с собранием пластинок Норвежского радио.
Она критически оглядывает комнату, неуверенная, что я все убрал как следует.
— Не сомневайся, пол я вымыл, пройдись и проверь, — говорю я.
Она придирчиво осматривает каждый уголок. Даже проводит пальцем по подоконникам.
— Гм-м, — Ребекка явно поражена. — Кто тебе тут все вымыл?
— Я сам все вымыл.
Она с уважением глядит на меня:
— Я всегда знала, что ты чистоплотный, но чтобы до такой степени! Мужчинам это не свойственно.
— К этому меня приучила мама. Вот и все.
Ребекка заглядывает даже в ванную. В унитаз.
— Тебе будет легко в жизни, — говорит она с улыбкой.
— Да, если от меня потребуется только это.
Мы сидим в машине, в американском джипе, каких в то время в Норвегии еще почти не было.
— Это машина папиной фирмы, — смеется Ребекка.
— Подумать только! — У меня наготове пачка сигарет, чтобы поразить ее.
— Что я вижу, Аксель! — восторженно говорит она. — Ты уже всерьез начал курить?
— Нет, не всерьез, — признаюсь я. — Но ведь Марианне курит.
Ребекка делает большие глаза.
— Ну и что? Ведь она не твоя девушка? Тогда бы еще это было понятно. Но копировать привычки своей квартирной хозяйки? Ведь она для тебя, если не ошибаюсь,
— Да, но у нее весь дом пропах табаком.
— Ну, разве что, — лаконично замечает Ребекка.
Но что-то, видно, ее все-таки зацепило.
— Слушай, а какая между вами разница в возрасте, между тобой и Аниной матерью? — вдруг спрашивает она.
— Семнадцать лет.
— Значит, ей тридцать пять?
— Верно.
— Она могла бы быть твоей матерью.
