думала? Сам я думаю о том, что теперь мне следует сосредоточиться. Передо мной большие задачи. Я уже с нетерпением жду завтрашнего дня. Завтра я буду заниматься семь часов подряд.
Я закрываю окно.
Начинаю распаковывать свои вещи. Это не занимает много времени. Анины вещи из шкафа убраны. Я могу повесить свой костюм, в котором я выступаю, джинсы и рубашки. Складываю на полку майки, трусы и носки. Мама научила меня самому главному, с благодарностью думаю я, — чистоплотности и самостоятельности. На какое-то время этого достаточно.
Через полчаса все уже лежит на местах. Вот что значит быть жильцом в чужом доме. Я сморю на цветы, которые Марианне Скууг поставила в вазу. Замечаю также и свечу, и коробок спичек, их не было, когда я первый раз был в этой комнате. Может, надо зажечь свечу? Я медлю, но в конце концов зажигаю свечу и понимаю, что мне не хватает проигрывателя, который был у меня на Соргенфригата. Вечерние часы важны для серьезной музыки и серьезных мыслей. Симфонии Малера, Брукнер, Брамс и Шостакович. Я решаю приобрести портативный проигрыватель с наушниками.
Потом я сижу на стуле за письменным столом и смотрю на горящую свечу. Наверное, мне следует думать об Ане, но сейчас, когда я уже сижу в ее комнате, это кажется ненужным. К тому же я смертельно устал.
Не знаю, сколько я просидел так, пока не взглянул на часы. Полночь давно миновала. Должно быть, теперь я уже могу воспользоваться ванной, думаю я.
К счастью, дверь ванной запирается. Есть люди, у которых ванная никогда не запирается. Я запираю дверь. Я принес халат, свое полотенце и свои туалетные принадлежности. Марианне еще не была в ванной. Значит, мне следует поторопиться. Я принимаю душ, к моей радости, струя достаточно сильная, вода — горячая, и я могу стоять под душем, сколько захочу. Холодный душ, которым я привык заканчивать эту процедуру, тоже достаточно холодный. Мне странно думать, что Аня тоже, год за годом, стояла под этим душем, что Брур Скууг стоял здесь и что вскоре Марианне Скууг тоже придет принимать душ. Они были так тесно связаны друг с другом. Я чувствую, что вторгся в чужое пространство, смотрю на черно-белый кафель пятидесятых годов и на свое тело, отраженное в больших зеркалах.
Наконец я закрываю воду, чищу зубы, полощу горло — я готов к ночи.
И снова смотрю на себя в зеркало.
Интересно, как бы к этому отнеслась Аня? Понравилось ли бы ей, что я моюсь в этой ванной?
Я возвращаюсь в Анину комнату, в мое новое жилище. Свеча все еще горит. Я осторожно гашу ее.
Потом снимаю халат и голый ложусь в кровать.
Как странно так лежать, думаю я. В последний раз я лежал тут с Аней, но тогда я все-таки был одет.
Моя нагота тревожит меня. Я не могу найти удобную позу. Белье на кровать постелила Марианне. Оно белоснежное, прохладное, гладкое. И, конечно, дорогое. В этом доме все дорогое.
Неожиданно до меня снизу доносится музыка.
Поднимается из-под пола прямо под моей кроватью.
Я понимаю, что Анина комната расположена как раз над динамиками AR. Над усилителем McIntosh и проигрывателем Garrard. Звук сильнее, чем можно было себе представить. Я слышу гитару и голос, поющий по-английски. Наверняка это Джони Митчелл, думаю я. Песня звучит просто и красиво. Мне странно, что матери Ани Скууг нравится такая музыка, однако не мне ее судить.
Тело успокаивается. И я засыпаю.
Я просыпаюсь с сознанием, что лежу в Аниной комнате в доме на Эльвефарет. Знаю, что уже поздно и что Марианне Скууг еще не спит.
Маленький будильник показывает 02:34.
Снизу по-прежнему доносится музыка. Та же самая. Может, Марианне заснула? Нет, думаю я. Виниловые пластинки играют недолго. Максимум двадцать четыре минуты. Если она заснула, то, наверное, только что. Я узнаю мелодию. «Morgontown». Она на пластинке первая, во всяком случае, так было, когда я впервые ее слушал.
Значит, она только что ее поставила? Может, это меня и разбудило?
Я лежу, размышляю, и меня охватывает тревога. Разве Марианне Скууг не должна завтра рано утром идти на работу? Не собирается пользоваться ванной с семи до восьми?
Звучит уже другая песня. Что-то вроде «For free…». Потом громко вступает сразу несколько гитар. Какое-то светлое, девичье настроение. Да, это красиво. Джони Митчелл. «Не comes for conversation…»
Любопытство побеждает. Я встаю и надеваю халат. Останавливаюсь на лестнице, на последней ступеньке, отсюда мне видны и кухня, и гостиная.
На мое счастье, ступени здесь не скрипят. Наступает очередь главной мелодии — «Ladies of the Canyon».
Марианне на кухне. Мне ее хорошо видно. Я стою в тени. Она меня не видит. Она ест. Остатки куриных крылышек. Салат. Подходит к холодильнику. Достает пакет с молоком. Пьет прямо из пакета.
Мне странно видеть ее на кухне за этим занятием. Она ест стоя. В ее движениях есть что-то сомнамбулическое. Что-то замедленное. Может, она действительно спит?
Я отступаю назад в темноту лестницы и поднимаюсь в свою комнату. Ложусь. Какое у меня право подглядывать за Марианне Скууг, со стыдом думаю я.
Проигрыватель продолжает играть.
Я засыпаю, я смертельно устал, мне грустно и тревожно.
Просыпаюсь я утром, уже половина девятого. Меня разбудил стук захлопнувшейся входной двери. Марианне Скууг ушла на работу.
Один на Эльвефарет
Как в доме тихо, думаю я, приняв душ и спустившись на кухню. И как странно находиться здесь одному. У меня такое чувство, будто я совершаю преступление, будто какое-то скрытое око наблюдает за мной и вот-вот зазвучит сигнал тревоги. Сейчас я больше всего думаю о Бруре Скууге. Ему не нравилось, когда мы с Аней оставались наедине. Но еще меньше ему понравилось бы, что я остался тут один, когда Марианне ушла на работу. Несколько месяцев назад он был еще жив. И Аня тоже была жива. Она была такая слабая, что все последние дни перед тем, как он совершенно неожиданно застрелился в подвале, лежала у себя в комнате. Надо будет спросить у Марианне, что, собственно, тогда случилось. Вместе с тем я должен думать о своей жизни. С этого дня для меня должен начаться новый отсчет времени. Я выхожу из дома и по Меллумвейен иду в центр Рёа, чтобы купить продукты у Рандклева. Молоко, кофе, хлеб, сыр, немного колбасы. На первое время этого достаточно. Первые дни я обойдусь без обеда. А если мне захочется горячего, можно поджарить бутерброды с сыром.
Вернувшись, я готовлю себе завтрак, пытаюсь заставить себя сесть и поесть, но тревога не отпускает меня. Я брожу по первому этажу с куском хлеба в руке, меня одолевает нереальность происходящего. Должно быть, точно так же чувствовала себя Белоснежка, оставшаяся одна первый раз в доме гномов. Но это не сказка. Отныне это моя действительность. Время бежит, утро уже кончилось. Мне надо заниматься. Страшно чувствовать, что мои пальцы потеряли гибкость, познакомившись с линейкой Сельмы Люнге. Но прежде чем подойти к роялю, я стою и рассматриваю фотографии Ани, Марианне и Брура, стоящие на полке с пластинками. Разные фотографии — на пляже, в каком-то городе, не могу понять, в каком именно.
