— Да, но ты примешивал к этому слишком много Ани.
— Ничего удивительного. Мы лежим в ее кровати.
— Но Аня умерла. Я это чувствую. Ее здесь нет. Она не смотрит на нас с неба, как бы мне ни хотелось в это верить. Если бы я в это верила, я бы никогда не позволила этому случиться.
Она обозначила проблему, думаю я. Точно так же ее обозначила Ребекка ночью после кораблекрушения яхты. Но раньше или позже плотину прорывает. Ее прорвало вчера, ее прорвало сегодня. Крайние точки — такие разные. И расстояние между ними может быть очень коротким. Почему Марианне это допустила? — думаю я. Чего она от меня хочет? Ведь о чем-то она думала? Может, я для нее просто инструмент? Важный кирпичик в каком-то сложном плане? Спаситель жизни превращается в любовника? В таком случае, играл ли ту же роль мужчина, который утонул?
Мы целуемся, как ровесники, слишком рано ставшие взрослыми. Я наслаждаюсь ее возрастом, ее опытом, тем, что она так свободна, несдержанна и вместе с тем так застенчива. Однако, несмотря на то, что мы очень близки в эту минуту, ее лицо замыкается, медленно, словно волшебство между нами исчезает, потому что мы стали любовниками, потому что наши отношения отныне будут зависеть от порывов и страсти, потому что отныне мы гораздо легче можем ранить друг друга, потому что отныне мы оба инстинктивно хотим защитить себя от разочарований, которые можем друг другу доставить.
Мы лежим в постели. Мне восемнадцать лет, я полон сил и снова хочу ее. Она замечает это и горячит мою страсть, которую я так долго считал позором. На этот раз она плачет еще дольше. Ей не нужны утешения. Теперь у нас есть ритуал. Как только я отпускаю ее, я тут же чувствую ее руку. Все так просто. Глаза открыты, потом она зажмуривается.
Я не смею спросить ее, в чем дело. И чувствую себя одиноким, хотя она лежит рядом. Она обнимает меня. И тем не менее я чувствую где-то в теле источник холода и мороза.
ЧАСТЬ II
Разговор на кухне
Полдень давно миновал, мы с Марианне стоим на кухне со своими сигаретами и кофе, и я вижу, как она устала. Ее мучит мысль о том, что только что случилось.
Она подходит ко мне.
— Я плохо обошлась с тобой, — говорит она. — Ты этого не заслужил.
— Ты все выворачиваешь наизнанку.
— Пожилая женщина соблазняет молодого человека. Не очень красиво, ни для тебя, ни для меня. Если бы ты был на два года моложе, я бы понесла уголовную ответственность.
Я смеюсь:
— Успокойся. Кто кого соблазнил?
— Давай больше об этом не говорить, — быстро просит она. — Но и не будем придавать этому слишком большого значения. Моя жизнь чересчур трудна, чтобы я могла позволить себе какие-либо отношения.
— Разве у тебя не было отношений с тем человеком, который утонул?
— Не такие, как ты думаешь.
— Он действует в конце твоей истории?
— Не спрашивай. Пожалуйста. Ты все узнаешь.
— Значит, мы с тобой не одно целое? Не любовники?
— А ты хочешь быть моим любовником? Не думаю, что это было бы умно с твоей стороны. Может, мне надо серьезно тебя предупредить?
Мы пытаемся поддержать веселый тон, но то, что мы говорим друг другу, очень серьезно.
— Между нами стоит Аня?
— Нет, я тебе уже сказала. Не так. И хотя мы оба горюем по ней, мое горе отличается от твоего. Ты можешь спокойно продолжать жить. Но после всех ужасов, которые я пережила, я не уверена, что когда- нибудь смогу пойти на нормальные отношения с мужчиной. И я хочу, чтобы ты это понимал.
Таким тоном она говорит со своими пациентами, думаю я. Диагноз. Никаких чувств. Одни факты. Но ведь в нашем случае слишком много чувств.
— Нам не обязательно строить планы, — говорю я, чтобы помочь ей.
— Или питать слишком большие надежды. Ты, наверное, заметил, что мне часто бывает нужно побыть одной.
— Да. И удивлялся, куда делись все твои друзья.
— Они есть, но я не хочу приводить их домой, и, надеюсь, ты понимаешь, почему. Мне нужен покой.
— И тем не менее ты сдала мне комнату?
Она кивает, глубоко затягивается:
— Да. Потому что пустой дом начал меня пугать.
— Ты могла бы его продать.
Она опять кивает.
— Знаю, но я еще к этому не готова.
— Ты еще молодая, — говорю я. — Гораздо моложе, чем сама думаешь. Еще можешь родить ребенка, создать семью.
— Знаю, знаю, но это не для меня. И это ты тоже должен знать обо мне.
— Хочешь, чтобы мы продолжали вести аскетический образ жизни, как хозяйка и жилец?
Она целует меня в губы, ведет в гостиную и толкает на диван. И мы падаем в объятия друг другу.
— Если бы это было возможно, — говорит она с покорной улыбкой.
Театральное кафе
Несколько часов она дает мне позаниматься, подбадривает, напустив на себя материнский вид.
— Ты так же донимала и Аню?
— Нет, — смеется она, — Аня была девочка. А с девочками обращаются бережно.
С этими словами она уходит к себе, в запретную комнату, и работает там почти до вечера. Потом спускается вниз.
— Я тебе мешаю? — спрашивает она во время короткой паузы между этюдами Шопена.
— Нет. Но на сегодня все равно уже достаточно.
— Мне было приятно слушать, как ты играешь, — говорит она. — Аня играла те же вещи.
— У нее была потрясающая техника.
— Правда? Но ты играешь очень выразительно. Даже я это понимаю.
— Спасибо.
— Есть хочешь?
— Очень.
Она приглашает меня на обед, говорит, что, по ее мнению, она должна угостить меня обедом. Сегодня мы три раза обладали друг другом, а теперь она хочет, чтобы мы вели себя как хозяйка дома и
