— Это, пожалуй, все. Да, мистер Гатт говорил еще, что он собирает подобные вещи. Одна из причуд американского миллионера, я полагаю.
Я подумал, что, по-видимому, скоро в окрестностях Котта станет тесно от наплыва богатых американцев.
— Когда это случилось? — спросил я.
Ханнафорд потер подбородок.
— Дайте мне подумать — это произошло после того, как в «Вестерн Монинг Ньюс» напечатали заметку; двумя днями позже, насколько я помню. А заметка появилась пять дней назад, так что это было в четверг.
Я сказал:
— Большое вам спасибо, мистер Ханнафорд. Как вы сами понимаете, эта история, возможно, заинтересует полицию.
— Я расскажу им то же самое, что и вам, — сказал он серьезным голосом и положил свою руку на мой рукав. — Когда состоятся похороны? Я хотел бы отдать Бобу свой последний долг.
Я еще не подумал об этом; слишком много событий произошло за столь короткий промежуток времени.
— Я не знаю, когда они будут. Сначала должны сделать экспертизу, — ответил я.
— Разумеется, — сказал Ханнафорд. — Было бы неплохо, если бы вы сообщили об этом Нигелу, как только узнаете все точно, а он даст мне знать. И остальным тоже. Боба Уила здесь все очень любили.
— Я так и сделаю.
Мы вернулись обратно в бар, где Нигел жестом попросил меня подойти. Я поставил кружку на стойку, а он кивком указал на противоположную сторону комнаты.
— Вон тот самый янки, который остановился у нас. Фаллон.
Я обернулся и увидел необыкновенно худого мужчину, сидящего со стаканом виски возле камина. Ему было около шестидесяти, его тело казалось костлявым и лишенным плоти, а загорелое лицо имело оттенок хорошо поношенной кожи. Пока я смотрел, его, кажется, зазнобило, и он придвинул свое кресло поближе к огню.
Я повернулся обратно к Нигелу, который сказал:
— Он говорил мне, что большую часть времени проводит в Мексике. Ему не нравится английский климат — он находит его слишком холодным.
4
Я провел эту ночь на ферме Хентри в одиночестве. Возможно, мне стоило остаться в Котте и избавить себя от излишних страданий, но я так не сделал. Вместо этого я бродил по пустынным комнатам, населенным призрачными фигурами из моих воспоминаний, все глубже и глубже погружаясь в депрессию.
Я был последним из Уилов — больше никого не осталось. Ни дяди, ни тети, ни сестры, ни брата — только я один. Этот большой дом, отвечающий эхом на звук моих шагов, был свидетелем оживленной процессии — шествия Уилов через эпохи — Елизаветы, Якова, Реставрации, Регентства, Виктории, Эдварда. Маленькая часть Англии, прилегающая к дому, на протяжении четырех столетий, в хорошие времена и плохие, обильно поливалась потом Уилов, от которых теперь остался только я. Я — маленький серый человек на маленькой серой работе.
Это было несправедливо!
Я обнаружил, что стою в комнате Боба. Кровать все еще была не убрана с тех пор, как я сдернул с нее одеяло, чтобы накрыть им Боба, и почти автоматически я заправил ее, накрыв сверху покрывалом. На столике возле кровати, как обычно, царил беспорядок, а в щели перед зеркалом располагалась коллекция фотографий без рамок — одна наших родителей, одна моя, одна Сталварта, его любимой верховой лошади, и прекрасный портрет Элизабет. Когда я взял его в руки, чтобы рассмотреть получше, что-то с легким стуком упало на туалетный столик.
Это была визитная карточка Халстеда, о которой упоминал Ханнафорд. Я взглянул на нее с безразличием. Поль Халстед. Авенида Квинтиллиана. 1534. Мехико.
Пугающе громко зазвонил телефон, и, подняв трубку, я услышал сухой голос мистера Монта.
— Привет, Джемми, — сказал он. — Я хочу тебе сказать, что ты можешь не беспокоиться об организации похорон. Я позабочусь обо всем вместо тебя.
— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал я и закашлялся.
— Твой отец и я были хорошими друзьями, — сказал он. — Но, по-моему, я тебе не говорил, что если бы он не женился на твоей матери, то это сделал бы я. — Он повесил трубку.
Я провел эту ночь в своей собственной комнате, комнате, которую занимал всегда с той поры, когда я был еще ребенком. И этой ночью я плакал во сне, чего никогда не случалось с той поры, когда был ребенком.
Глава 2
1
Единственное, что я выяснил в ходе дознания, это имя мертвого мужчины. Его звали Виктор Нискеми, и он был американцем.
Вся процедура продолжалась недолго. Сначала была произведена официальная идентификация, затем я рассказал историю о том, как нашел тело Нискеми и моего брата, умирающего на кухне фермы. Дейв Гусан выступил со стороны полиции и предоставил ружья и золотой поднос в качестве вещественных доказательств.
Коронер разобрался со всем очень быстро, и вердикт, вынесенный им на Нискеми, был таков: застрелен при самообороне Робертом Блейком Уилом. Вердикт на Боба гласил, что он был убит Виктором Нискеми и неустановленной персоной или персонами.
Я подождал Дейва Гусана на узкой мощеной булыжниками улочке перед зданием муниципалитета, где происходило дознание. Он кивнул головой в сторону двух коренастых мужчин, удалявшихся по мостовой.
— Из Скотланд-Ярда, — сказал он. — Теперь это дело в их компетенции. Они берут в свои руки все, что может иметь международные связи.
— Ты хочешь сказать, это потому, что Нискеми был американцем?
— Верно. Скажу тебе кое-что еще, Джемми. На него имеется досье по ту сторону Атлантики. Мелкое воровство и вооруженное ограбление. Не более того.
— Этого хватило для Боба, — сказал я с горечью.
Дейв вздохом выразил свое согласие.
— Говоря по правде, в этом деле есть кое-что загадочное. Нискеми никогда не добивался большого успеха на воровском поприще, он никогда не имел достаточного количества денег. Это был своего рода пролетарий, думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать. Вне всякого сомнения, у него не было денег на то, чтобы совершить такое путешествие — если только он не оказался втянутым в нечто более крупное, чем обычно. И никто не может сказать, почему он приехал в Англию. Здесь он должен себя чувствовать как рыба, вынутая из воды. Это то же самое, как если бы наш отечественный взломщик из Бермондси вдруг оказался в Нью-Йорке. Расследование в этом направлении продолжается.
