Она улыбнулась и обмахнула щеки веером.
– Не то, что вам, – ответила она.
Это не подлежало сомнению.
Он вскинул брови.
Даже в белом она была так прекрасна, что захватывало дух. В легкую ткань платья были вплетены серебряные нити, мерцающие в свете свечей. Наряд со всем, что к нему прилагалось, вероятно, стоил баснословных денег. Платье сильно обнажало грудь, соблазнительно приподнятую корсетом, и мягкими складками облегало ее прекрасную стройную фигуру. Оно не оставляло простора для фантазии, но в ее случае реальность превосходила самые сладострастные фантазии. Она была не особенно высока, но ее ноги, чуть заметные сквозь тонкую ткань, были длинными и стройными.
Ее очень светлые волосы были высоко забраны в замысловатые локоны, а вдоль щек и шеи спускались упругие букли.
Брови дугой изгибались над синими глазами, опушенными густыми ресницами. От прямого маленького носа взгляд тянулся к прелестному рту с нежными, очень соблазнительными губами.
Она была редкостной красавицей.
Какая жалость, что она сбежала с кучером. Она достойна принца. Или могла бы выйти за Уингсфорта, который однажды станет герцогом и который был ослеплен ею, пока она не опозорила себя. И, конечно же, был очень богат.
Какая жалость, что она обречена на замужество с сыном торговца углем.
Реджи, прекрасно осознающий, что на него направлены все взгляды, даже если он находится вне бального зала, смотрел на нее прохладно, даже высокомерно. Он стоял спиной к перилам балкона, она на расстоянии в несколько футов от него, наполовину повернувшись к нему, наполовину к бальному залу, так, словно готова спасаться бегством в любой момент, если он нанесет ей смертельную обиду.
Только что она нанесла смертельную обиду ему. Так она полагала, что вся эта история причинила ей больше страданий, чем ему? Что у нее есть своего рода исключительное право на страдание?
Гости парами фланировали под руку по бальному залу, ожидая начала следующего танца. Несколько пар вышли на балкон и прогуливались вдоль него. Все, не показывая вида, наблюдали за ними, надеясь на…что?
– Как вы полагаете, – поинтересовался он, – чего все они ожидают?
– От нас? – Она повернула к нему голову, чтобы хорошо рассмотреть. Весь вечер, даже когда она улыбалась, она выглядела холодной и аристократичной. Этакая ледяная дева. Кроме, конечно, того момента, когда он со своим вопросом о девственности вызвал румянец на ее бледных щеках и вспышку негодования в глазах. Ему нравилось выводить ее из себя. – Холодной вежливости, я полагаю.
– И это именно то, что мы собираемся им продемонстрировать? – спросил он. – Как скучно!
– Вы предпочитаете, чтобы я ушла и игнорировала вас весь остаток вечера?
– Это было бы еще более скучным, – скривился он.
Она схватила ручку веера, свисавшего у нее с запястья, раскрыла его и помахала им перед лицом, несмотря на то, что на балконе было довольно прохладно.
– Полагаю, вы не намерены весь вечер продержать меня подле себя? – спросила она. – Люди начнут думать, что мы
– С другой стороны, – заметил он, – они могут подумать, что я слеп и глуп, если не даю понять, что высоко ценю красоту, купленную мне за деньги моего отца. Вы сделали смелый шаг, надев сегодня вечером именно это платье, даже если оно девственно-белое. Оно, скорее… провокационное, не так ли?
Ее веер с треском захлопнулся.
– Значит, вы бы предпочли, чтобы я облачилась в черный саван? – спросила она. – Или надела власяницу и посыпала голову пеплом?
– Она могла бы вызвать зуд, – возразил он. – Я имею в виду власяницу. А пепел заставил бы меня кашлять во время танца с вами. Черный? Нет, не думаю. Вы должны заметить, что я не жалуюсь на ваш выбор наряда. Чтобы не оценить его по достоинству, у меня в венах должен течь один деготь [9].
– Вы намеренно… – Она чертила веером круги в воздухе, но, казалось, не могла извлечь из него слово, которое было ей нужно.
– Вульгарен? – предположил он. – Неотесан?
– Злите меня, – ножкой в белой туфельке она постукивала по деревянному полу балкона. Потом снова с треском раскрыла веер. – Так, словно все это всего лишь
Он пожал плечами.
– Я всегда предпочитал комедию трагедии – улыбнулся он.
Оркестр начал играть, выстроившиеся для танца пары соответственно поклонились или сделали реверанс друг другу, и понеслись в энергичном танце. Это был один из тех народных танцев, которые служат проверкой на выносливость. Многие из не танцующих стояли, как бы случайно, неподалеку от французских окон, повернувшись к балкону одним глазом и одним ухом. Если бы они могли вытянуть свое ухо как руку, они, конечно же, сделали бы это.
– На шаг ближе, – сказал Реджи.
– Что? – она пораженно посмотрела на него и ее веер снова замер.
Он протянул ей руку, несколько секунд она с подозрением смотрела на него, потом положила свободную руку на его ладонь. Он сжал ее пальцы своими. И почувствовал сквозь перчатку ее узенькую теплую ручку.
– Шаг вперед, – повторил он.
– Зачем?
Она с большой осторожностью посмотрела на него, но сделала небольшой шажок в его сторону.
Он вдохнул нежный аромат ландышей.
– Я полагаю, – сказал он, – что свет будет взволнован – шокирован и взволнован, если я украду у вас поцелуй.
Свет освещал ее сзади. Он не мог бы поклясться, что у нее не горят щеки, но догадывался, что это именно так. И, конечно же, она широко раскрыла глаза.
– Вы не посмеете! – воскликнула она.
– Почему бы нет?
Лениво рассматривая ее, он предположил, что большинство гостей, приглашенных на бал, уже были полностью осведомлены, что они были на балконе вдвоем, он и леди Аннабель Эштон, что они держались за руки и стояли непозволительно близко к друг другу. Как же глупо светское общество! Оно готово смотреть сквозь пальцы почти на любой порок, если ему предаются осмотрительно и тайно. Но любой явный признак симпатии между двумя обрученными, вызовет в его рядах возбуждение и негодование.
Особенно у этих двоих, насильно сведенных вместе при таких скандальных обстоятельствах.
– Это было бы непростительно и вульгарно, – ответила леди Аннабель.
– Это именно то, что самые ярые судьи ожидают от меня, – заметил он. – Или даже то, чего им не достает, чтобы можно было разойтись по домам, испытывая удовлетворение от
