определенное время, и не дай ей бог опоздать на пятнадцать минут!
К телефону всегда подходил только он. И если его не устраивал звонящий, что случалось со всеми особями мужского пола, дочь к телефону он просто не подзывал. Если же Пален удавалось схватить трубку первой, когда отец был, например, в туалете, тот все равно брал трубку параллельного аппарата и, если слышал мужской голос, орал: «Не смейте никогда сюда звонить!» — а затем устраивал дочери сцену.
Рядом с Пален мне не нужно было ничего делать, не надо было пытаться устроить себе и другим праздник — вокруг нее пространство само заворачивалось в совершенно невероятные зигзаги. Любой, даже самый невинный, совместный выход был походом в неизведанное.
Когда в Москве запретили концерты «Звуков Му», у нас с Пален начался настоящий абстинентный синдром — нас отлучили от Мамонова. Я узнала, что «Звуки» будут выступать в Питере, и мы решили ехать за ними и прорываться на концерт. Это было примерно за год до того, как я стала активно тусоваться и обросла связями, тогда я еще никого в Питере не знала.
Я сидела у Марины с Глебом и ныла, что безумно хочу поехать в Питер на концерт Мамонова, но мне некуда вписаться.
Глеб, в отличие от меня, был стремителен в принятии решений и моментально переходил от слов к делу. Вот и сейчас, пока я расписывала Марине, насколько крут и неподражаем Мамоныч и как было бы неописуемо прекрасно поехать за ним в другие города, Глеб взял телефон и начал кому-то звонить.
— Данила? Привет! Узнаешь меня? — Глеб подавал нам знаки, чтобы мы заткнулись и слушали. Что мы и сделали.
— Как дела? А, что? Подал заявление о вступлении в общество «Память»? Ха-ха! — Глеб начал ржать удачной шутке. В то время только ленивый не стебался над «Памятью». — Слушай, моя подруга очень хорошая хочет приехать на пару дней в Питер. Она может остановиться у вас? Ну, отлично. Алиса, так когда там у Мамонова концерт, ты говоришь?
— 22-го, кажется, — опешила я от неожиданности.
— Значит, она где-то числа 21—22-го приедет. Ну, еще созвонимся, бывай. — Глеб повернулся ко мне. — Ну что, Бялая, поняла, как дела делают? «Негде жить…» Данила — мой армейский друг, классный парень. Мы с ним были не разлей вода, он для меня все сделает, я его от дедов отбил. Кстати, потомок князей Разумовских. У него вся семья — кто расстрелян, кто по лагерям сидел. Он мне рассказывал, что его мать, сама графиня Шувалова, сдает комнату туристам.
Приехали в Питер на Московский вокзал. По Невскому проспекту до Казанского собора решили идти пешком, благо вещей у нас с собой не было. По дороге Пален рассматривала окрестности, я же в основном пялилась на людей — выискивала неформалов, кто как прикинут, так ли они круты в Питере, как это считается. Встречая такого же, как я, одиночку-фрика посреди серой толпы, я чувствовала какую-то особую связь; мы дружески кивали друг другу, и между нами протягивались ниточки тепла и симпатии, пусть даже на те несколько мгновений, пока толпа не разносила нас в разные стороны.
Зашли в Казанский собор и пошли на «вписку».
Дверь нам открыла богемного вида дама в халате и с «беломориной» в руке. Аристократически вальяжно пригласила нас в гостиную, где стоял настоящий концертный рояль. Отсутствие у хозяйки половины зубов и распущенные пегие волосы только усиливали впечатление некоей избранности. «Вот она, настоящая петербургская интеллигенция», — с замиранием сердца подумала я.
— Мы от Глеба из Москвы. Он друг Данилы и звонил по нашему поводу, — начала я заготовленную приветственную речь.
— Да, да, Даня мне говорил, — перебила она. — Что читаете? — это был ее первый вопрос, мы даже не успели присесть с дороги.
Я начала что-то бормотать о Достоевском и Белом, но она отмахнулась от меня и подняла с пола журналы.
— «Наш Современник»! Вот, что надо читать. Вы читали последний номер?
Я подумала, что она шутит, но она была каменно серьезна и тут же стала зачитывать из редакционной статьи что-то невыносимо почвенное. Вела себя совсем не по-московски — не позвала гостей на кухню, не предложила чаю.
Тут Пален, которая до сих пор стояла молча раскрыв рот, схватила меня за руку, с силой потянула за собой и, извинившись на ходу, типа «нам надо срочно, по делу», выскочила на лестницу и Далее, не останавливаясь, на улицу. Там она еще какое-то время тащила меня за собой, пока я наконец не вырвалась и не потребовала объяснений.
— Она же какая-то бомжиха! Ты видела? У нее зубов нет! И она курит «Беломор»! Она — уголовница, говорю тебе. Мы у такой жить не можем! — скороговоркой, раскрыв на меня свои огромные глазища и выставив вперед ладошку, проговорила Пален.
— Темная ты. Зубов нет и «Беломор» — главные признаки питерской старой гвардии, мотались, значит, по ссылкам и лагерям и все такое.
На нее мои слова не произвели ни малейшего впечатления.
— Да, а почему она под халатом абсолютно голая? Каждый раз, когда она разводит руками, у нее все, блин, видно. Я в Питер не за тем приехала, чтобы смотреть на ее обвислые сиськи и седой лобок — Пален, как медичка, была склонна к натурализму.
— Насчет сиси и писи не знаю, но она совсем больная на голову. Ты поняла, что она грозилась Рыбакова вместе с его «Детьми Арбата» то ли расстрелять, то ли утопить в унитазе?
Мы решили, что черт с ней, с графиней, и пошли тусоваться по Питеру. Зашли на Рубинштейна, 13, где был расположен знаменитый питерский рок-клуб. В глубине души мы надеялись увидеть там кого-нибудь из своих кумиров, но никого, кроме таких же тусовщиков, как мы, там не было. Зато нам рассказали, где будет концерт Мамонова, и вообще поделились с нами последними новостями.
Концерт в каком-то очередном ДК мало отличался от московских выступлений «Звуков My». Хотя питерская публика была намного больше, чем московская, избалована рок-выступлениями, но даже их вставило. Посреди концерта какой-то совершенно ошпаренный металлист, который попал сюда явно по ошибке, на дикой скорости прорубил себе дорогу в толпе и пробился прямо к сцене. Вжик! — он зубами вытянул шнурок из мамоновского ботинка. Пока Мамонов от изумления замер на месте, металлист вцепился зубами во второй шнурок, вытащил и его, после чего со своими трофеями в зубах растворился в толпе. Петя скинул ботинки и продолжил танцевать в одних носках. Один ботинок оказался прямо передо мной, и я утянула его со сцены. Второй исчез так же мгновенно. Когда концерт закончился я решила, что надо вернуть Мамонычу его обувь, тем более что это был повод познакомиться с ним поближе, мы с Пален залезли на сцену и двинулись за кулисы. Но тут дорогу нам загородил басист «Звуков Му». Из-за черной бороды лопатой он походил на Карабаса Барабаса.
— Вы куда, девушки?
— Вот, я нашла Петин ботинок, хочу ему отдать, — сказала я с гордостью.
— О, хорошо, а то опять оставили Петра Алексеевича без обуви. Давайте мне.
— Нет, — я прижала ботинок к себе, — я сама отдам. Лично Пете в руки.
— Он сейчас устал, у него нет сил и времени на общение с поклонницами, — строго сказал Карабас Барабас. — Кстати, а второй ботинок тоже у вас?
— Нет, второй ботинок кто-то другой унес.
— Ну а зачем ему только один? Не хотите мне Давать, так и идите себе. Оставьте себе на память.
В общем, вредный оказался мужик, не пустил Нас к Мамонову. Когда мы вышли последними из ДК, я с ботинком в руках, весь народ был уже значительно впереди нас.
— Какого черта мне нужен этот ботинок? Я его просто так унесла, чтобы этому Карабасу не отдать, — сказала я и замахнулась, чтобы выбросить ботинок куда подальше, но Пален схватила меня за руку.
— Подожди, я возьму. Мне он нужен. Слушай, положи к себе в рюкзак, а то у меня места в сумке нет.
Ее сумка вечно была набита несколькими килограммами косметики, щетками, расческами и всяким другим хламом.
