Елизавета назидательно (предостерегающе) поднимает пухлый указательный палец.
Я стараюсь втянуть голову в плечи, под прикрытие горба.
— Твоя вера должна победить плохие хромосомы. Рикки должен бороться. Эй, парни — будь уверен!
— Да, Бетти, я буду стараться.
— Эй, парни — эй, парни — эй, парни.
Я ее ненавижу?
У, ненавижу.
Я повторяю и повторяю про себя слово «ненавижу», будто твержу молитву или монотонное заклинание.
Хорошо бы пристроить это слово к чему-нибудь более основательному. Например, к злости, к ярости.
Неужели мне не дано испытывать ничего, кроме скуки? Тоски?
Тоски одиночества (сиротства).
Ах.
Люди, я хочу, я должен ненавидеть, в противном случае я похож на того Ричарда только внешностью.
— Эй, парни. Уу.
Елизавета взяла записку.
Внимательно рассматривает ее, поворачивая то вверх ногами, то обратной стороной.
— Рикки.
— Что?
— Ты умеешь читать и писать. Говорил, что умеешь, о’кей? Значит, записка от А. — тебе.
Неужели? У, я должен поду-у-мать. Ненавижу. Ненавижу. У-у-у.
— Мне?
— Тебе, — убежденно заявляет она. — А. значит Анна, будь уверен.
Если бы так, люди!
— Анна, жена моего брата?
— Ага. Эй, парни — эй, парни — эй, парни.
— Исключено. Она меня видеть не может.
— Эй, парни — эй, парни. Будь уверен, тебя все видеть не могут, одна Елизавета, твоя жена, может.
Ненавижу, у, ненавижу.
— Я тебя не просил приносить себя в жертву.
— Ты — нет, а мой отец — да. «Пойдешь за хромого Ричарда, папского сына. Ради моего бизнеса». Отец так и сказал, а я сказала «о’кей».
Елизавета произнесла все это спокойно.
Тщательно подбирая слова.
Следует признать, она умеет прекрасно пользоваться своими двумя сотнями слов. У, уверен, что двумя сотнями, не больше.
— Эй, парни — эй, парни.
Может, она еще и умная?
Не знаю, почему я женился именно на ней.
С моей фигурой выбирать не приходилось. К тому же меня не очень-то выпускали на люди. Можно сказать, держали в изоляции. Потом Его Святейшеству пришло в голову, что мне нужна жена.
Меня женили мой отец и отец Бетти, граф Оклахомский.
Высокий джентльмен. Неизменно одетый в черное. В темных очках.
Крупный капиталист. Оборотистый.
Себе на уме. Осторожный.
У нас нет газет. Но, даже если б и были, вы никогда не встретили бы в них его имя.
Граф Оклахомский. Ихихихихи.
5
— Эй, парни — эй, парни — эй, парни.
Ишь ты, она еще поет!
— Твой отец, граф Оклахомский. (Эхехе.) Незавидная участь. Что делать — поголовная ликвидация аристократии.
— Эй, парни. Наверняка его погубил твой отец со своими кардиналами.
— Ты так спокойно об этом говоришь. Неужели в тебе нет ни капли ненависти к моему отцу?
— Ненависти, гм?
Ясно, что это слово лежит на периферии словесного (языкового) созвездия Елизаветы.
Слово-то она знает, но, видно, не совсем хорошо. Не до конца.
Она повторяет его, вслушивается в звучание, повторяет еще раз:
— Не-на-висть.
— Да, ненависть. Ненависть, — говорю я с нажимом. — Чувствуешь, какое беспощадное слово? Как клинок. Слово, которое буравит, пронизывает, переворачивает все внутри. Ненависть. Ненавидеть. Чувствуешь, как звучит? Ты должна ненавидеть моего отца.
— За что? Ты ведь тоже присутствовал на ликвидации.
— Конечно. Мне предоставили эту честь. Так что ты и меня должна ненавидеть.
До чего приятно, о, до чего славно, люди (читатели?), смотреть, как эти господа исчезают в чреве земли! Иии.
Так было в тот день.
Мы приехали в Техас. Отец должен был освятить там самую высокую в мире гору мусора.
Не знаю, сколько тысяч футов в высоту — ух ты! — и в глубину — ух!
У людей было праздничное настроение, как всегда на мусорных торжествах — ах, — и там собралась вся аристократия великой Страны, человек сто.
Не знаю, почему в тот раз отец не покачал отрицательно головой, как обычно, когда я о чем-то его прошу («Ричард, мать правильно тебе говорит: не морочь голову отцу»).
Я попросил взять меня с собой — в составе свиты.
Он и бровью не повел. Это означало, что он согласен (не возражает).
Какое расточительство, люди! Иих! Тонны синтетического мяса, ай-ай-ай, море пепси-пойла! Даже моя страшная (чудовищная) внешность вписывалась в общую картину праздника, и кто-то — кажется, сам князь Хьюстонский — высказал сожаление, что я не техасец, ихихи, иначе я бы завоевал для Те-ха-ха-са первенство по уродству. Ух ты!
Я ходил по Хьюстону в поисках женщины, испытывая желание спариваться (совокупляться). Как бы не так!
Наши женщины в этих случаях не то чтобы сердятся и посылают к черту. У, они смотрят на тебя отсутствующим взглядом, слегка приподняв брови, и ты понимаешь, что зря стараешься, что ничего у тебя не выйдет.
Пустой номер. Ровным счетом ничего. Шиш.
Но в тот день мне все равно было весело.
Ясно, что участь родовитой знати уже была решена.
И наступила минута, когда аристократы дружно бросились вниз головой — ой — в недра мусорной горы.
Всколыхнув разноцветное месиво, они мгновенно исчезли. Папская свита хранила почтительное молчание, а народ свистел и аплодировал, бросая в воздух — ух — шляпы.
