детьми как можно больше, и это получалось у нее, вопреки занятости и напряжению, рождаемым ее ролью в обществе. Елена всерьез привязалась к королевской семье, несмотря на все свои прежние настроения, эти люди очаровали ее своей поистине царственной простотой и достоинством, с которым они несли бремя короны. И они так любили Данека! Вацлав и Марина были среди тех немногих, с кем он переставал быть Драконом и становился совсем человеком.
Когда они остались с Мариной наедине, королева усадила Елену на диван, сама присела рядом.
– Что произошло, Елена? Он обидел тебя чем-то? – мягко дотронувшись до ее руки, спросила Марина. – Ты так внезапно исчезла!
– Нет! – вскрикнула Елена, словно от удара. – Нет, Марина, нет... Он тут вообще ни при чем. Дело не в нем. Во мне.
– Что же так ест тебя, дорогая? Чувство долга? Солидарности? Ты чувствуешь себя виноватой перед своими друзьями, что ты с ним? Что с тобой? Расскажи мне. Я смотрела на вас, я думала, – Господи Боже, наконец-то все будет хорошо! Я должна знать. То, что с ним происходит, происходит и с нами. Со мной. Ты знаешь, что значит он для нас с Вацлавом. Я просто смотреть на него не могла. Он сильный, он не подает виду, но я же чувствую! Расскажи мне, Еленушка. Тебе нужно об этом рассказать.
– Я не уверена. Но я скажу. Чтобы не было никаких... У меня никогда не будет детей, Марина.
Королева, прикрыв глаза, прижала пальцы к губам. И другой рукой сжала запястье Елены. И долго молчала. Потом спросила глухим, полных слез голосом:
– Он знает?
– Да. Конечно. Он все знает. Даже то, что ему совершенно не следует знать.
– Мы... Мы можем что-нибудь сделать?
– Что? Ах, нет, Марина, какие глупости. Давно никто ничего сделать не может. Я пыталась когда-то. Нет.
– И поэтому ты...
– И поэтому тоже. Нельзя жить с любимым мужчиной и не хотеть от него ребенка. Хотеть – и не иметь, – тоже. Хотеть самой, знать, что и он тоже, знать, что он жалеет тебя? Нельзя. Жалость убивает любовь. Беспомощность, невозможность... Он сильный, ты права. Он сильнее всех, кого я знаю. Он даже меня сильнее, хотя я думала – так не бывает. Но это... Это раздавит его, Марина. Он не может не мочь. Это немыслимо. Он, который все может, Дракон, повелитель огня, воздуха, земли и воды, не может сделать ребенка какой-то вздорной смазливой щелкоперке?! Когда я вижу, как дети виснут на нем, как он с ними разговаривает, я готова убить себя, понимаешь, Марина?! Когда-нибудь это раздавит его. Или он возненавидит меня. И я, право, не знаю, чего я больше боюсь. Лучше я исчезну. Ему только-только сорок вот было, – что это за возраст?! Начало пути. Любая будет...
– Ему не нужна любая, Еленушка. Ты ему нужна.
– Ах, Господи, да все понимаю я, все! Разве можно кого-нибудь с ним сравнить?! Он слишком хорош для меня.
– Разве ты в чем-то виновата?!
– Конечно, Марина. Конечно, я виновата. А кто?! Кто мог бы заставить меня, если бы я не хотела тогда... это... – Елена замолчала, зажмурилась на мгновение. И снова посмотрела на королеву черными сухими глазами на белом, как простыня, лице: – Я сама захотела избавиться от ребенка. Мне было девятнадцать лет, я была совершенно одна в чужой враждебной стране. Я сама это сделала. Я сама испугалась и сделала это. И теперь я могу сколько угодно уговаривать себя и поддаваться на уговоры других, будто у меня не было выбора, не было выхода. Возможно, и так. Только детей у меня больше не будет. И я сама это решила. И отвечать за это мне самой предстоит, и тут, и там, – Елена резко дернула подбородком в сторону и вверх, в небо. – Только мне. Больше я никого не имею права впутывать в это. Тем более – его. Я уж как-нибудь сама.
– Но ведь ты любишь его, Еленушка. Я же вижу.
– Люблю?!. Ах, Марина! Какая же это любовь?! Кто-то души наши в одну слепил, пополам разрезал и каждому по половинке отдал. И рвутся из нас эти половинки, чтобы снова одним целым стать, и тащат нас на себе, за собой. И быть я с ним не могу, и уйти не могу, и жалко мне нас обоих до крика, потому что я вижу, как рвет его на куски моя боль...
– Прости меня, Еленушка. Это я виновата. Это ведь была моя идея – столкнуть вас. Я не знала... Я даже подумать о таком не могла.
– Никто не мог, Марина. Я сама не могла. Не то даже, что в мыслях такого не было... Вообще. Что же мне делать-то, Господи?!
– А ты не хочешь лечь в клинику? Совсем скоро новый специальный центр откроется, – спросила королева, не глядя на Елену. – Есть же какие-то технологии современные...
– Что?! Ах, перестань, Марина. Это даже не опухоль. Просто стопроцентная непроходимость.
– А все остальное?
– Все остальное... – Елена издала смешок, больше похожий на стон. – Все остальное, как у всех. И даже еще лучше. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но чудеса – это не конвейерная продукция, Марина. – У Елены вдруг встала перед глазами, как живая, старушка из булочной, напророчившая ей аж двоих детей, и снова похожий на стон смешок вырвался у нее из груди. – Не стоит на это надеяться. А кроме этого, как он сам говорит, столько еще всего!
– Сколько вы вместе?
– Я не считала. Долго. Да разве во времени дело?! Просто такого, как с ним, не было у меня ничего даже отдаленно похожего.
– Не расставайся с ним, Еленушка. Что-то будет. Не знаю, что. Как-то повернется. Должно повернуться как-то. Потому что... вы это заслужили. И ты, и он. А любовь на такие чудеса способна, какие и не снились нам, дорогая.
– Делай, что можешь, и да случится, что должно, – Елена усмехнулась. – Тебе не кажется, что это непристойно, – так растаскивать человека на цитаты? Ведь он же человек, правда? Всего лишь человек. И он ни разу этого не сказал вслух, – вдруг простонала Елена. – Ни разу, ты можешь представить себе это?! Все остальное – пожалуйста, сколько угодно, – я хочу тебя, я жить без тебя не могу, я дышу тобой, ты жизнь моя, ты моя сказка, – все, что угодно, только «люблю» не сказал ни разу! Почему, Марина?!
– А ты?
– Я?!
– Ты сказала?
– Нет...
– Так и будете бороться, да? Уступи, Елена. Ты женщина. Скажи первой. Увидишь, что будет.
И этот разговор они не успели завершить, – не очень-то и хотелось, но это – другое дело.
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». ФЕВРАЛЬ
Они набросились друг на друга так, словно с момента их расставания прошло не три дня, а сто лет. Потом Елена уснула, а когда проснулась, была уже ночь. И он стоял у ее изголовья, – опять, как всегда, собранный, до блеска выбритый, снова готовый к бою. Он снова не спал. Елену выматывало это. Она хотела, чтобы он спал с ней рядом. Ничего другого, – просто спал, просто рядом, как все нормальные люди. Елена схватила его изо всех сил, прижалась к нему, прокричала шепотом ему в лицо:
– Иди ко мне сейчас же! Не смей уходить на свою дурацкую охоту, пока я не отпущу тебя! Я сама тебя отпущу, я все знаю. Люби меня скорей, я не могу без тебя, скорей, скорей!
Елена любила лежать у него на груди, не выпуская его из себя, чувствуя, как его плоть наполняет ее изнутри до краев, и тихонько сжимать его сильными маленькими мускулами своего лона. Она любила смотреть, как меняется в этот миг его лицо, словно тает, как утихает пожар, полыхающий в его глазах, как начинают они блестеть нежностью к ней и желанием.
– Мой мальчик, – прошептала Елена, погладила его по бедрам, поцеловала длинно горячими мягкими губами в плечо. – Мой маленький...
Майзель вздрогнул. Никогда еще не слышал он от нее таких слов. Почувствовал, что это, – быть может, первая в жизни Елены попытка обмануть судьбу. А ей и в самом деле хотелось сейчас, чтобы он стал маленьким-маленьким, как мальчик-с-пальчик, чтобы можно было всегда, не выпуская, держать его в ладонях. Он погладил ее по волосам, и Елене показалась, что рука его дрожит.
