Почему? Мы не являемся их частью, а контролируем их. Мы их, а не они нас. У них есть внешний враг, а не внутренний, от которого нужно защищать всех, – государство, нацию, монархию, бизнес, самих себя. Мы заставляем их учиться и работать. Мы не натравливаем их на вас и ваших друзей. Или вы этого не чувствуете?! Мы требуем реальных результатов, а не победных реляций. Это не охранки и не ассоциации стукачей в трауре, а Спецслужбы. С большой буквы. Поэтому.
– Я вас разозлила. Это меня не радует, но мне интересно, чем именно.
– Да? Что, заметно?
– Очень, – Елена кивнула и улыбнулась. – Чем?
– Подозрением в примитивности и неосведомленности. И тем, что отрицаете результаты нашей работы. Они могут вам не нравиться, но отрицать их вы не смеете. Это недостойно вас, пани Елена.
– Извините.
– Что?!
– Я прошу у вас прощения. Разумеется, вы не примитивны и отлично осведомлены. И результаты у вас потрясающие. Хотя я полагаю, они потрясали бы ещё сильнее, будь вы политическими деятелями, а не конспираторами и заговорщиками. Я считаю, заговорами и подковерной бульдожьей возней с вылетающими время от времени оттуда трупами добиться чего-нибудь настоящего и правильного трудно. Если вообще возможно.
– Ну, спасибо. Я вас простил. А насчет трупов из-под ковра... Ну, другой пример. Представьте себе, что вы узнали: меньше, чем через сутки в столице – ну, скажем, одной из малоазиатских стран – какие-нибудь чу... террористы взорвут грязную атомную бомбу. Погибнут сотни людей мгновенно и десятки тысяч умрут в страшных мучениях в течение ближайших двух – трех лет. Ваши действия? Немедленно проинформировать всех, не так ли?
– А разве есть другие эффективные способы предотвращения подобных катаклизмов?
– Разумеется!
– И какие же?
– А такие. Ваши крики – ах, простите, объективная и правдивая информация – не приведут к отказу этих... – Майзель хотел произнести какое-то слово, но явно решил не употреблять этот термин при Елене, – от попытки совершить задуманное. Напротив. Паника и несогласованные действия коррумпированных и – или, неважно – неэффективных госструктур приведут к усугублению последствий трагедии. При условии, что при подобном цейтноте вам вообще удастся кого-нибудь о чем-нибудь сколько-нибудь членораздельно проинформировать. Понимаете? Вы стали обладателем очень важной информации. Информации, которая может убить или спасти тысячи людей. Но у вас нет механизма, который позволит вам правильно и эффективно, то есть ко всеобщему благу, распорядится этой информацией.
– Ну да. Я правильно понимаю, к чему вы клоните?
– Обязательно. К тому, что эта и подобная этой информация для вас, как и для многих миллиардов нормальных людей, вредна. Получив ее, вы начнете суетиться и кричать. И распугаете мне всю рыбу. Всю охоту мне испортите. Потому что после ваших воплей ублюдки будут знать, что спецслужбы у них на хвосте, и взорвут вместо одной бомбы – две. Понимаете? А если вы окажетесь умнее себя самой и промолчите, то мои парни вылетят по адресу, тихо и эффективно просверлят несколько дырочек в нескольких организмах для беспрепятственного истечения из них бессмертных душ, после чего обезвредят бомбы, вытрут кровь и, аккуратно притворив за собой дверь, уберутся восвояси. Проблема в одном: я не могу надеяться на вашу порядочность и сообразительность. У меня нет на это времени. Совсем. Поэтому мои решения требуют тишины.
– И часто вам приходится иметь дело с подобной информацией?
– Всегда. Постоянно. Ежесекундно. Изо дня в день на протяжении многих, многих лет. И если вы думаете, что я не осознаю ответственности, с этим связанной, – Майзель вздохнул и покачал головой. – Я боюсь, что вам никогда не понять того страха и напряжения, которые испытываю я, сталкиваясь ежеминутно с информацией, подобной этой. И я не могу выпустить всего этого из поля зрения ни на миг - никто не сделает за меня мою работу.
– А вы не бойтесь поделиться ответственностью. Возможно, вам резко полегчает. И вас перестанет так распирать от собственной сверхценности, как сейчас.
– Дорогая, я вам говорю это вовсе не затем, чтобы вас разжалобить. Я полностью отдаю себе отчет – никому, в том числе и вам, нет дела до моих истинных чувств и устремлений. В сущности, мне на это плевать. И если бы это было не так, я проводил бы все свое время, все 24 часа в сутки, до хрипоты объясняя, что на самом деле я хотел как лучше. К моему великому счастью, я очень вовремя понял эту проблему и принял меры. То есть теперь вы не знаете не только почему, но и не имеете ни малейшего преставления о том, где, как и когда. И увидел я, что это хорошо, и сказал: что выросло, то выросло, – Майзель снова усмехнулся. – Вот такое вот евангелие от Майзеля, дорогая. Как говорится, не нравится – не ешьте.
– Вы хотите убедить меня в том, будто ваша империя под названием «Golem Interworld», и наша чудовищная военно-государственная машина, сросшиеся, как сиамские близнецы, – это такой инструмент Божественного провидения?!
– Да какая же это империя, дорогая моя, побойтесь Бога! Это просто штаб по предотвращению катаклизмов. Любого порядка, любого уровня. Конечно, он не на сто процентов эффективен, но даже Всевышний не создал, как известно, абсолютно безупречно функционирующих систем со стопроцентным КПД, – и Майзель заговорщически подмигнул. – Человек привыкает ко всему, дорогая. Поверьте, абсолютно ко всему. В том числе и к тому, что можно и нужно перебить некоторое конечное количество негодяев для того, чтобы всем остальным дышалось и жилось чуточку спокойнее. К тому, чтобы отдавать приказы. И вертеть человеческими судьбами. Единственное, к чему человек не может привыкнуть, – это жить в постоянном страхе. Человек или умирает от страха, или перестает бояться. И, чтобы перестать бояться, нужно испытать страх поистине непереносимый. Как у меня, – Майзель вдруг резко поднялся и подошел к окну, из которого открывался захватывающий дух вид на весь город целиком. – Ну, довольно, а то что-то я разболтался сегодня, – он мягко и хищно развернулся снова лицом к Елене. Опять это движение, подумала она. Сейчас крыльями взмахнет, и... – Вы чего-нибудь спрашивайте, пани Елена, на вопросы легче отвечать.
Она встретилась с ним взглядом, – кажется, первый раз за всю их беседу и поразилась, каким обжигающим был этот взгляд. Не выдержав, Елена опустила глаза, – но лишь на мгновение. И снова посмотрела на Майзеля.
– Ну, хорошо. Вам не кажется, что некоторая известная степень открытости скорее поможет вам, нежели повредит? Если у вас нет каких-нибудь ужасных скелетов в шкафу.
– То есть?
– Ваши отношения с женщинами, к примеру.
– У меня нет отношений с женщинами, – Майзель сделал ударение на слове «отношений», и Елене показалось, что она увидела какую-то легкую тень на его породистом лице. – Вы можете попробовать выяснить это самостоятельно, мешать я вам не стану, но и помогать не хочу. Только не ждите, что это будет легко.
– Так-таки никаких женщин?
– Вы случайно не на слухи обо мне и королеве намекаете?
– Случайно нет. Не случайно.
– И вы тоже?
– Я – нет. Просто это довольно странно, вы не находите?
– Что?
– Вы много времени проводите в обществе королевской семьи.
– Ну, обязательно. Какая дружба может быть между его величеством и жидовской мордой.
– Не юродствуйте. Я вовсе не это имела в виду.
– А что же?
– Об этой стороне вашей жизни совершенно ничего не известно. Вы безумно богаты и при этом свободны. Но... Никаких интрижек, никаких женщин. Это, повторяю, довольно странно. Даже если вы крайне осторожны, все равно кто-нибудь должен был уже радостно трезвонить на весь мир, что провел с вами
