чуть ориентироваться в лабиринтах нашей штаб-квартиры. Однако вместо того, чтобы свернуть налево в сторону прихожей, Дурак почему-то двинулся направо. Я, молча, пошел следом, и через какое-то время наша группа оказалась около массивной, запертой на несколько щеколд и засовов двери черного хода. Здесь мы остановились.
– Построились! – приказал Иван Иванович. – Мы с Серым идем первыми. Затем Лев с Алиханом. Василиса и Дмитрий замыкающие. Все готовы?
– Ты ничего не забыл? – прервала его экс-Царевна.
– Ты о чем?
– Мы собирались к шефу вестника отправить.
– Собирались. Пока Али в птичнике не побывал. Василиса вопросительно посмотрела на узбека, и он не замедлил дать объяснения:
– У всех пернатых крылья подрезаны. Раньше чем через неделю не полетят.
– Сволочь! – прошипела раздосадованная женщина, по всей видимости по поводу Кощея. А я лишний раз отметил странное поведение этого сказочного негодяя. То, что хлопот с ним было выше крыши, вопросов не вызывало. Однако при всем при этом он уже неоднократно проявлял какое-то необъяснимое милосердие. Казалось бы, что стоило Кощею придушить Хана, чтобы не мешал искать ключи от наручников. То же и с волком. Зачем было тратить время на связывание Серого и тем более на подрезание крыльев птицам? Перебить их было бы гораздо быстрее. Похоже, Костлявый все-таки был не таким уж конченым злодеем, каким его рисовали народные предания. Не даром же говорится «сказка ложь, да в ней намек». А на что уж она там намекает, леший знает. Зато намек Дмитрия был, куда яснее. В тот миг, когда Иван взялся за первый засов, Счастливчик показал мне, свою растопыренную пятерню и повернул кольцо на среднем пальце. Поблагодарив его кивком, я сделал то же самое и приготовился выйти из штаб-квартиры. Картина, открывшаяся мне за дверью была абсолютно невероятна. Каким-то образом, черный ход старой московской коммуналки вел не в подъезд и на улицу, а выходил прямо на берег речки. Причем не Москва-реки, не Яузы и даже не загнанной в 50-ые годы прошлого века в трубу реки Неглинки. Быстрый поток около, которого мы оказались явно не имел никакого отношения к столице. Собственно, его и речкой можно было назвать с большой натяжкой. Скорее это был крупный лесной ручей, бодро бежавший по своим делам среди высоких сосен и мощных обветренных валунов. Тем не менее, несмотря на скромные размеры, он, по-видимому, был судоходным. По крайней мере так считали мои коллеги, которые быстро раскидали лежавшую вблизи от берега кучу лапника, извлекли оттуда три потрепанных каноэ и одно за другим спустили их на воду. Садиться в них не хотелось. Я подошел к лодке, которая досталась нам с Ханом, и первый раз в жизни пожалел о том, что так и не стал верующим. Перед тем, как лезть в эту посудину очень тянуло перекреститься, а заодно поцеловать Коран и сходить в Синагогу. Наше плавсредство выглядело так, будто его выдолбили из половинки гигантского парникового огурца, и пускаться на нем в путешествие, казалось таким же идиотизмом, как прыгнуть со скалы, приделав к спине крылья сплетенные из шишек, папоротника и сосновых веток. Похоже, что узбек разделял мое мнение. Самыми глубокими водоемами, которые он встречал у себя дома были канализационные арыки в родном кишлаке его бабушки и городской фонтан на одной из площадей Ташкента. Таким образом, воду Алихан уважал и даже любил, но только в том случае, если она текла из крана, а не когда возникал риск погрузиться в нее полностью навсегда или по крайней мере денька на три. Между тем, остальные два каноэ уже приняли своих пассажиров, так что медлить было нельзя. Поэтому я решил помочь своему сухопутному напарнику, и первым забрался в наш водоплавающий гроб, продемонстрировав тем самым, что у нас все-таки есть шанс не сразу пойти ко дну, а сперва помахать веслами. Подействовал ли на него мой пример, или Алихану просто стало стыдно в одиночестве торчать на берегу, изображая Ассоль в узбекском халате, но так или иначе он тоже сел в челн. Правда, едва его задница прикоснулась к сидению, лодочка стала слегка покачиваться и вибрировать, как будто где-то под нами заработал невидимый ранее мотор. Но на самом деле никакого мотора там не было. Просто бедный узбек мелко трясся от страха. Однако я сделал вид, что ничего не заметил. В конце концов, мужество заключается не в том, чтобы ничего не бояться, а в том, чтобы героически преодолевать свои фобии. Так что на мой взгляд Хан проявил себя вполне мужественным человеком.
Я поднял весло развернул каноэ носом по течению и направил его в середину потока. Лодочка оказалась весьма шустрой и маневренной. Приноровившись грести, я вскоре перестал думать о том, насколько она устойчива и просто получал удовольствие от стремительного сплава по быстрой извилистой речке. Со временем Хан тоже отошел от стресса и даже попытался грести, втыкая весло в воду, как штыковую лопату в песок и осыпая корму щедрыми брызгами. На корме, естественно сидел я, так что через мгновение мои джинсы и рубашка промокли насквозь. Но говорить что-либо маленькому узбеку было бесполезно. Проявив на берегу, как ему казалось, постыдную водобоязнь, теперь он изо всех сил пытался компенсировать ее, придав нашей лодочке первую космическую скорость. Вскоре мы обошли каноэ Дмитрия и Василисы и начали преследовать Ивана. Меня тоже захватил азарт гонки. В конце концов, я также хотел отличиться на новой службе. Не говоря уж о том, что мне и без того было очень приятно лететь по шумной прозрачной воде, наслаждаясь с детства любимым, почти что карельским пейзажем. Через какое-то время мы с Ханом почти настигли головную лодку отряда. И вдруг Иван почему-то решил уступить нам дорогу. Он резко погрузил перо весла в воду и стал табанить, уходя к левому берегу. Конечно, мне следовало немедленно повторить его маневр, но очень уж было жалко набранной с таким трудом скорости. Поэтому вместо того, чтобы задуматься, почему это старший группы ни с того ни с сего сошел с дистанции, мы с моим напарником спокойно промчались мимо. И как, выяснилось, очень даже зря. Стоило нам пролететь вперед еще метров сто, как впереди мы услышали шум самого настоящего речного порога.
– Хан, к берегу! – успел крикнуть я, но узбек снова впал в ступор. А лодочка, подхваченная словно с цепи сорвавшимся потоком пулей неслась на камни. Когда-то, лет двадцать тому назад мне доводилось проходить пороги. Вот только делал я это на туристической байдарке, с наглухо задраенным кокпитом. Теперь же нутро нашего каноэ было гостеприимно открыто речной воде, которая уже начала захлестывать внутрь. Ну, и наконец, главное – перед прохождением порога его принято просматривать. Мы же, наоборот, ринулись туда на полной скорости, как бык на тореадора. Вот только соотношение сил у нас было прямо противоположное.
Поэтому не прошло и минуты как наша лодочка врезалась в камни, и меня с Ханом вышвырнуло и нее, словно пару горошин из консервной банки. Мой напарник немедленно ушел под воду, вынырнул и снова ушел. Я бросился следом. Теперь ревущий поток уже не казался мне безобидным лесным ручьем. Он швырял меня из стороны в сторону, молотил о камни и вообще, делал со мной, что хотел. В иной ситуации я, пожалуй, уже начал бы прощаться с жизнью. Но сейчас меня почему-то больше волновала судьба моего узбекского водолаза, голова которого то и дело мелькала на поверхности и вновь уходила вниз, будто Хан был не человеком, а поплавком некой исполинской удочки, на которую подцепили соответствующую по размерам гигантскую рыбину. Я не знал сколько продержится в воде мой напарник, но несмотря на все усилия приблизится к нему у меня никак не получалось. При этом постепенно я и сам начал уставать. Мне все тяжелее было выныривать на поверхность, чтобы глотнуть хоть немного воздуха. Однако вместо того, чтобы повернуть к берегу я мучительно продолжал гнаться за узбеком. Беда была в том, что теперь я окончательно потерял его из виду. Это могло означать только одно – Хан выбился из сил и позволил потоку утащить его под камни. Я стал вертеться из стороны в сторону, надеясь, что все же сумею разглядеть где- нибудь его маленькую бритую голову, но вместо этого сам пропустил серьезную угрозу для жизни. Огромный валун возник на моем пути словно ниоткуда. Хотя на самом деле он, конечно, лежал здесь веками, а я сам, увлекаемый потоком вылетел на него как снаряд из пушки. К сожалению, по сравнению камнем я был очень хрупким снарядом, поэтому когда река с размаху влепила мня в гранитный лоб валуна, ему ничего не сделалось. Зато из моей груди разом вышибло весь воздух, после чего я медленно ушел под воду. И тут моя рука наткнулась на что-то странное – не то густые морские водоросли, которым здесь не откуда было взяться, не то еще более невероятное в таком месте ватное одеяло. И вдруг до меня дошло – у меня в кулаке оказался зажат узбекский халат Хана. Это открытие разом вернуло меня к жизни. Я стал барахтаться изо всех сил, скреб ногами, руками, локтями. Цеплялся за все, что попадалось мне на пути, и в конце концов смог подобраться к берегу. Мало того, я выполз туда не один. Каким-то образом мне удалось вытащить вместе с собой, потерявшего сознание узбека. Увы, на этом мой организм истощил все внутренние резервы, и вместо того, чтобы оказать напарнику первую помощь я самым примитивным образом вырубился. Очнулся я оттого, что меня перекладывали с места на место.
