учебу она добывала сама, перепечатывая по вечерам диссертации, а в выходные подрабатывая официанткой. Кроме того, она хорошо училась, и обычно ей удавалось получать стипендии из тех или иных государственных и частных фондов.
Сейчас отцу явно хотелось лучше выглядеть в глазах Даниэля, и Лесли, как всегда, не стала портить ему игру.
Голос Даниэля, когда он заговорил, звучал холодно и отстраненно:
— Позвольте уточнить. Правильно ли я вас понимаю: вы хотите, чтобы этот долг уплатила Лесли?
Джек нервно заерзал в своем кресле.
— Не могу выразить, как мне тяжело обращаться к ней с такими просьбами…
— Тем не менее вы это делаете, — мрачно закончил Даниэль.
— Но к кому же еще я могу обратиться? — На глазах отца продолжали блестеть слезы, и сердце Лесли болезненно заныло. Ей было неприятно видеть его унижение. И было нестерпимо думать, что Даниэль мог решить, будто отец всегда был таким жалким, несчастным, потерянным…
Откуда ему было знать о тех годах, когда отец растил ее в одиночку, о бессонных ночах, которые он проводил у постели больной дочери, напевая ирландские колыбельные, о неоплачиваемых отгулах, которые отец брал, чтобы присутствовать на конкурсах по ораторскому искусству, потому что она в них участвовала? Откуда ему было знать, какой гордостью светилось лицо отца, когда он далеко за полночь ждал ее у ворот колледжа после окончания выпускного бала?
Даниэлю невдомек, какие усилия прилагал отец, чтобы не пить, и как он ненавидел себя, когда ему это не удавалось.
Лесли крепко сжала руку отца.
— Я хочу, чтобы он обращался ко мне, — решительно заявила она. — У отца нет необходимости искать помощи у кого бы то ни было еще.
— Да мне больше и не к кому обратиться, — подтвердил Джек Стиворт.
Даниэль чуть наклонил голову.
— После гибели моего брата, вы хотите сказать?
Было в его голосе нечто такое, от чего Лесли невольно вздрогнула как от пощечины. До отца дошло не сразу, но через несколько секунд его бычья шея и щеки начали наливаться кровью.
— Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду, — сдавленным голосом произнес он.
— Симон оплачивал долги твоего отца, не так ли, Лесли?
Лесли вдруг захотелось посмотреть на себя со стороны: покраснела ли она так же, как ее отец. Приложив ладонь к лицу, она решила, что, видимо, нет. Щеки были холодными как лед. Скорее всего, она, напротив, здорово побледнела.
Впрочем, Даниэля сейчас это нимало не волновало. Да и к делу не имело никакого отношения, как вопрос о разнице между звездными небесами Калифорнии и непроницаемо-черным небом джунглей. Боже мой, растерянно подумала Лесли, глядя на закрывающую его глаза повязку, сколького же он не может видеть! Сколького же он не может понять!
— Видите ли, — начал было отец, стараясь, чтобы в голосе его звучало достоинство, — у нас с Симоном были общие дела…
— Я спрашивал Лесли, — холодно перебил его Даниэль. — Так платил он его долги?
— Да, — спокойно ответила она, глядя поверх его головы в окно. Удивительно, как быстро все там переменилось. Звездное небо было теперь затянуто тучами. Деревья больше не казались сделанными из серебра — они потемнели, приобрели какой-то грязный оттенок, и поникшие листья безжизненно свисали с их ветвей.
Но это те же самые деревья, напомнила она себе. Происшедшая с ними метаморфоза — всего лишь игра света. Иллюзия.
— Да, — повторила она с большей непреклонностью в голосе, и опять перевела взгляд на Даниэля. Изменился только он, и виной тому была вновь вставшая между ними черная туча прошлого. — Да, Симон платил его долги.
— Сколько?
— Семнадцать тысяч долларов, — ответила Лесли и с гордостью почувствовала, что голос ее не дрожит. Отец сидел, потупив глаза. Сейчас он напоминал воздушный шар, из которого выпустили воздух. Ему не нравилось, что дочь безжалостно назвала точную цифру. Он бы сказал что-нибудь вроде: 'Не так уж и много' или 'Несколько тысяч'. А может быть, и просто солгал бы.
Тут Лесли со стыдом осознала, что была неточна. Семнадцать тысяч Симон уплатил букмекерам, но оставались еще проигранные отцом двадцать пять тысяч, которые принадлежали компании…
Ложь недосказанности. Но тем не менее — ложь.
У нее просто не хватило смелости признаться Даниэлю еще и в этом. Несмотря на то что произошло в саду, она не смогла. В саду был минутный порыв, всплеск желания. Он хотел ее в ту минуту. Из чего вовсе не следовало, что он ее любит. Или доверяет ей. Или верит хотя бы единому ее слову.
— Семнадцать тысяч долларов, — растягивая слова, как будто пробуя их на вкус, повторил Даниэль. Кривая усмешка, появившаяся на его губах, свидетельствовала о том, что вкус оказался горьким. — А вы дорого стоите, прекрасная леди.
Руки Лесли словно примерзли к подлокотникам кресла, некоторое время она сидела очень спокойно. Но это было обманчивое спокойствие. В груди у нее поднялась настоящая буря таких чувств, о наличии которых в себе она даже не подозревала. Даниэль позволял себе слишком многое! Слишком! Даже ее отец не смог снести этой насмешки.
— Даниэль! — негодующе запротестовал он. — Возможно, вы не хотели никого оскорбить…
Однако холодный, как покрытая инеем сталь, голос Даниэля оборвал его тираду, словно лезвие бритвы, перерезавшее телефонный провод:
— Очень дорого, — неторопливо повторил он. — И, насколько мне известно, он очень немного получил за свои деньги.
Это переполнило чашу терпения, и буря, бушевавшая в груди Лесли, вырвалась наконец наружу.
— Твой брат получил все, что хотел! — бросила она, вскакивая на ноги, и гнева в ее голосе было не меньше, чем в голосе Даниэля — льда… — Он получил возможность безграничной власти надо мной. Он получил возможность контролировать все мои действия: Он получил возможность постоянно демонстрировать чувство собственного превосходства. А самое главное — он получил возможность наблюдать, как мы бессильно извиваемся у его ног.
Даниэль слушал не перебивая. На скулах его играли желваки, костяшки сжатых в кулак пальцев побелели.
— Но ведь ты имел в виду секс, Даниэль, не так ли? Ты считаешь, что твой брат жестоко страдал из- за моего отказа лечь с ним в постель. — Краем глаза Лесли заметила, как отец, пытаясь остановить ее, вскинул вверх руку, но проигнорировала этот жест. Все ее внимание было обращено к Даниэлю, который сидел неподвижно, как статуя, повернув к ней голову, словно мог видеть ее сквозь бинты.
— Да, ты прав. Он действительно хотел со мной спать. Но не потому, что любил меня. Ему непременно нужно было обладать мною во всех возможных смыслах этого слова. И если в этом отношении я пыталась сохранить свое достоинство, отказываясь ему подчиниться, — что ж, я имела на это право. — Лесли тяжело дышала. — И еще одно, последнее, Даниэль. Ты вчера запретил мне упоминать имя Симона. Хорошо. Теперь я тебе говорю то же самое: никогда не упоминай при мне его имени. Никогда! То, что у меня с ним произошло, — это только мое дело. И тебя это не касается.
Некоторое время Даниэль продолжал сидеть неподвижно, затем один из уголков его рта пополз вверх, и он саркастически усмехнулся:
— А как насчет пяти тысяч долга твоего отца? Это чье дело?
Лесли почувствовала, как кровь стучит у нее в висках.
— Мое!
Отец нетерпеливо завозился в кресле.
— Но у тебя нет пяти тысяч, Лесли…
— Я их добуду! — отрезала она, не оглядываясь на него.
