Тэчер был рьяным приверженцем епископальной церкви, но весьма редко посещал службы. По воскресным утрам выполнению его религиозных обязанностей обычно мешала необходимость прийти в себя после попойки, так что он предпочитал каяться и получать отпущение грехов в соборе, куда иной раз заходил вечерком. Предпочитал он ходить в собор еще и потому, что все церемонии и обряды обставлялись там с должной пышностью. Он завидовал служкам, дружил с некоторыми из них и нередко жалел, что живет не в средние века — он бы тогда непременно был священником.
Вот почему, когда Тэчер объявил в воскресенье утром, что идет в церковь, это и удивило и не удивило Фейс. Правда, он сообщил об этом как-то смущенно; уж не боится ли он, что она вызовется его сопровождать, подумала Фейс. Неужели ему стыдно показаться с ней на людях только потому, что ее имя упомянуто в одном из этих списков, которыми прославился конгрессмен Дайкен? Она решила проверить мужа.
— Хочешь, я пойду с тобой? — спросила она.
Тэчер поморщился и машинально провел рукой по волнистым светлым волосам.
— Что ж, ты, конечно, можешь пойти со мной, если хочешь, — сказал он, — но, по правде, я на это не рассчитывал. Мне просто хочется помолиться.
«Возможно, в нем заговорила совесть и ему стало стыдно за свое вчерашнее поведение», — подумала она. Они были на вечере в египетской миссии — небольшом и очень интимном, и Тэчер напился до неприличия. Обычно на дипломатических приемах он старался вести себя скромно, но с египтянами он, видимо, решил не церемониться. А возможно, на то были и другие причины. Во всяком случае, все это было ей крайне неприятно, и она постаралась поскорее увезти его, пока он еще держался на ногах. На вечере никто словом не обмолвился о злополучном списке, но в отношении к ней появилась подчеркнутая вежливость, а друзья Тэчера держались еще официальнее, чем всегда.
И теперь она сказала Тэчеру:
— Как бы то ни было я все равно не могу пойти с тобой в церковь. Вчера вечером я получила приглашение на митинг: соберутся все те, кому угрожает Дайкен, чтобы обсудить положение. Митинг состоится в «Статлере» сегодня в полдень.
— Этого еще не хватало! — воскликнул он. — Но не станешь же ты якшаться со всякой шушерой!
— Стану, — решительно заявила она. — И не побрезгую ничем, лишь бы не дать себя в обиду!
— А почему ты не возьмешь адвоката, какого-нибудь крупного юриста с именем? — спросил он раздраженным, срывающимся голосом.
Она помедлила.
— Может быть, и возьму.
Тэчер скривил рот и вышел из комнаты, кусая ногти на правой руке. Он не стал вдаваться в обсуждение того, что так волновало ее, — казалось, он вообще боялся говорить об этом.
С тяжелым вздохом Фейс опустилась на шезлонг, стоявший у нее в спальне: Тэчер последнее время стал таким нервным! Можно было подумать, что он разделяет ее страхи и неуверенность в завтрашнем дне. Ее смятенное состояние могло, конечно, передаться Тэчеру; неужели он интуитивно почувствовал, что она попала в беду, еще до того как прочел список в газетах? Повел он себя совсем не так, как она ожидала. Правда, он пришел в бешенство, когда увидел список, но не стал перебирать все ее поступки, которыми он на протяжении многих лет возмущался, не стал ее корить и читать ей бесконечные нотации. К тому же она думала, что гнев его будет неистовым, что он накинется на нее с оскорблениями. Быть может сейчас, когда оба они подверглись такому испытанию, он страшится потерять ее, хотя раньше — она это знала — ему иногда хотелось избавиться от нее, как и ей от него. Отличие было лишь в том, что они по-разному зависели друг от друга. По-разному Друг в друге нуждались. Тэчеру хотелось быть свободным, но он не мог освободиться. Он безусловно зависел от нее и ненавидел ее за те узы, которыми она его к себе привязала. Это была одна из главных причин, вызывавших между ними раздоры.
Минуты шли за минутами, а она все лежала на шезлонге. Закурила сигарету и, глядя, как дым смешивается с проникавшим в комнату солнечным светом, погрузилась в воспоминания…
Незадолго до мучительной поездки с Тэчером на Балтиморский пик она решила сходить к психиатру. Рождество они провели ужасно: ссора следовала за ссорой, семейный раздор сказывался на Джини, — девочка плакала, капризничала. Фейс казалось, что, если Джини еще раз заплачет или Тэчер скажет еще хоть слово, она сойдет с ума. Жизнь становилась невозможной. И вот, наконец, Фейс твердо решила сходить к доктору.
После некоторых раздумий она остановила свой выбор на враче, которого как-то очень похвалил мистер Каннингем. В последнюю минуту она чуть не отступила. Ну как рассказать чужому человеку о своих отношениях с Тэчером? Но хоть сердце у нее замирало, она все-таки пошла.
Она нажала кнопку звонка и вошла в приемную. Никого. Шаги заглушал толстый ковер, гобелены на стенах, мягкая мебель. Вскоре до нее донесся негромкий стук закрываемой где-то двери. Должно быть, какой-то пациент, не желая, чтоб его видели, ушел от доктора через другой выход. Видимо, здесь действительно уважают чужие тайны.
Затем откуда-то вдруг появился врач. Он оказался совсем не таким, каким она его себе представляла. Обыкновенный человек, улыбчивый, милый и любезный, с длинным носом и аккуратно причесанными, седыми на висках волосами. «Но чего же я, собственно, ждала?» — чуть не вслух пробормотала Фейс.
Очутившись у него в кабинете, она увидела дипломы на стене, — один из них был выдан Университетом имени Джорджа Вашингтона. А, так значит он местный и, следовательно, знает Вашингтон не только с лица, но и с изнанки, — особенно с изнанки. Взглянула она и на кожаный диван — не без отвращения, но врач не предложил ей прилечь. Он придвинул ей удобный стул, протянул сигарету и спросил:
— Ну-с, миссис Вэнс, что вас тревожит?
— Мой муж, доктор Нортон, — просто сказала она.
Говорила она добрый час. И, точно сбросив тяжкий груз, почувствовала себя после этого гораздо лучше. Она поведала ему, как ей казалось, решительно все, а он не прописал никакого лекарства.
— Так что же мне делать, доктор Нортон? — в смятении воскликнула она. — Что мне делать?
Светски любезное выражение исчезло с его лица, оно стало задумчивым, серьезным.
— Этого я не могу вам сказать. Вы сами должны решить, что делать. Но я постараюсь помочь вам прояснить кое-что для себя, и тогда легче будет принять решение.
Во-первых, надо вам сказать, в Вашингтоне мне попадается немало неврастеников, или людей со склонностью к неврастении, которых довела до такого состояния служба. Эти люди никак не могут привыкнуть к чиновной иерархии, существующей в правительственных учреждениях. Это их уязвляет, и вы не хуже меня знаете почему. Но вы удивились бы, узнав, сколько людей стали на этой почве моральными калеками.
Однако все это не имеет никакого отношения к вашему мужу. Корни его болезни надо искать в его детстве. Существенных изменений в его поведении можно добиться, по-видимому, психоанализом или длительной терапией. Больше того, он должен почувствовать потребность в чьей-то помощи, но даже и в этом случае анализ может не помочь.
Вы, надеюсь, понимаете, что пропасть, образовавшаяся между вами, будет углубляться. Если вы решите жить вместе, а ваш муж не станет искать у вас помощи и опоры, вам придется обречь себя на весьма неполноценное существование. Вам придется примириться с мыслью, что ваш муж — человек во многих отношениях незрелый, и терпеливо сносить его раздражительность. Словом, вам все чаще придется обращаться с ним, как с ребенком, а не как со зрелым спутником жизни. На какое существование вы себя обрекаете, — сами можете представить.
Теперь поговорим о вашей дочке. Напряженная атмосфера, в которой она растет, отнюдь не желательна для ребенка и не может способствовать ее здоровому росту и развитию. В семьях, где родители не ладят между собой — открыто или тайно, — как правило вырастают неуравновешенные дети. А потому для ребенка иной раз лучше, если родители расстанутся, хотя, конечно, каждому ребенку нужны и отец и мать. Тем не менее, когда один из родителей — человек неуравновешенный…
Тут какое-то необычное спокойствие снизошло вдруг на Фейс: в эту минуту она решила расстаться с
