Тэчером. Она была почти счастлива. Она знала, что Тэчер никогда не обратится к ней за помощью — такая уж у него болезнь, что он не сможет этого сделать. Ей было горько за себя и бесконечно жаль Тэчера.
Доктор Нортон говорил еще долго, но Фейс так и не сказала ему о своем внезапном решении. Однако выполнить его совсем не легко, как показали время и поездка на Балтиморский пик.
Прошло несколько месяцев, и можно было подумать, что Фейс отказалась от своего решения. Но нет, она просто отложила его. Только с течением времени развод представлялся ей все более и более неосуществимым, и она все меньше и меньше верила в его необходимость. И чем хуже становились отношения с Тэчером, тем сильнее она колебалась…
Сигарета обожгла ей пальцы, и Фейс поспешно бросила окурок в пепельницу, стоявшую у шезлонга. Распахнувшийся халат открывал ее стройные загорелые ноги; она поглядела на них и вздохнула. Перед ней стояла новая проблема: как сказать Тэчеру о Дейне Чэндлере и о том интересе, который он проявил к ее делу. Чем дольше она медлит, думала Фейс, тем ужаснее будет взрыв.
Она завязывала черную ленточку вокруг своих пушистых волос и все еще была погружена в раздумье, когда послышался робкий стук в дверь. Вошла Донни. По ее смущенному, лицу Фейс сразу поняла, что случилось что-то неприятное.
— Что там, Донни? — спросила Фейс. — В чем дело? Вы больны?
— Я подумала, лучше мне сказать вам всю правду, миссис Вэнс, — выпалила Донни. — Все равно ведь рано или поздно вы узнаете. Сначала я думала держать это про себя, забыть и все тут. Но вчера вечером я поразмыслила и решила: зачем молчать?..
— Что такое, Донни! — воскликнула встревоженная Фейс. — О чем это вы?
— Да насчет Билли Сигрейва и Джини…
— Он вчера не пришел к нам играть, я знаю. Чему вы удивляетесь? — Она сказала это таким тоном, точно удивляться было нечему. Вопрос прозвучал даже как-то враждебно, словно Фейс, стремясь оградить себя от неприятностей, хотела обвинить во всем Донни.
— Так вот, миссис Сигрейв… она звонила по телефону… — запинаясь, начала Донни. Имя Сигрейв было всемогущим в Вашингтоне — прислуга и та вслед за хозяевами произносила его с благоговением. Знакомство с Сигрейвами много значило для людей определенного круга: мистер Сигрейв возглавлял Бюджетное бюро, которое могло влиять на ассигнования, отпускаемые конгрессом тому или иному учреждению. Каждый значительный чиновник считал для себя совершенно обязательным знакомство с Сигрейвом. От этого зависело состояние его кошелька. Вэнсы поддерживали дружбу с Сигрейвами преимущественно через детей, но и между взрослыми отношения были самые дружественные.
— Ну и что же? — спросила Фейс, чувствуя, как к горлу снова подкатывает противный комок.
— Так вот, миссис Сигрейв велела передать вам… она сказала: «Пока все не выяснится, детям лучше не ходить друг к другу в гости». — Донни опустила глаза. Запомнив слова, она запомнила и тон, каким они были сказаны. А тон был ледяной, даже грубый.
Фейс вздрогнула. Милая Донни, как она старается не причинять ей боли! Донни явно страдала сама и страдала главным образом из-за девочки.
— Вы правильно поступили, что сказали мне, Донни, — спокойно заметила Фейс. — Такие вещи не следует скрывать.
— Да, мэм, — сказала Донни, пятясь к дверям.
Хотя внешне Фейс была спокойна, в душе она чувствовала себя глубоко несчастной. Она машинально продолжала одеваться, но мысли путались у нее в голове. Потом позвала Джини, игравшую на заднем дворике, и крепко обняла дочурку.
— Мамочка уходит ненадолго, — сказала она. — Постарайся без меня быть умницей.
Джини смахнула песок с носа и задумчиво посмотрела на мать.
— Фейс, — спросила она, — что такое «знаменитая»? Если про тебя говорят по радио, значит ты знаменитая?
— Да, моя радость, — сказала Фейс, — это и значит — знаменитая. — И она отвернулась, чтобы Джини не заметила слез, навернувшихся ей на глаза.
На собрании в «Статлере» Фейс казалось, что она смотрит разрозненные сцены из какой-то пьесы. Начать с того, что только она и председатель собрания, профессор политической экономии, мудрый и похожий благодаря старомодным роговым очкам на сову, пришли вовремя. Затем — в сверхсовременный зал для заседаний то и дело доносились откуда-то венские мелодии, примешивая романтику к реальности.
Один за другим прибыли остальные участники митинга — тринадцать из тридцати девяти. Все прочие не пришли — либо сочли это ниже своего достоинства, либо просто испугались. Входя в зал, каждый представлялся председателю, и тот в свою очередь представлял прибывшего остальным. Вскоре Фейс уже знала имя и профессию каждого. Задумчивые глаза председателя произвели на нее не меньшее впечатление, чем его уверенная манера держаться.
Люди собрались очень разные — даже удивительно, насколько они все разные, подумала Фейс. Был тут специалист по экономике сельского хозяйства, сморщенный человечек, который всю свою сознательную жизнь посвятил проблемам сбыта молока в Соединенных Штатах. Была энергичная красивая женщина с густой гривой рассыпавшихся по плечам светлых волос, которая работала в области школьного строительства и вот уже двадцать лет возглавляла борьбу за прогрессивные методы обучения. Был тихий коренастый молодой человек в очках с толстыми стеклами, занимавшийся атомной физикой. Толстяк средних лет оказался адвокатом. Нервный, взвинченный молодой человек — автором книг о привидениях. Круглолицая, уродливая старая дева — экономистом. Молоденькая негритянка с нежным голосом и нежным взглядом — лаборанткой из какого-то медицинского учреждения. Юноша с ямочками на щеках и волосами цвета соломы — рассыльным. Нескладная бледная девушка с выговором, изобличавшим уроженку Небраски, — стенографисткой. Мужчина неопределенного вида с налитыми кровью глазами и тоненьким голоском — статистиком. Пожилой человек с бесстрастным взглядом и морщинистым лицом — геологом; на черной ленточке у него болталось пенсне, сам он сначала не говорил, а только слушал, что говорят другие. И среди всех этих людей очутилась Фейс.
«Боже мой, — подумала Фейс, — куда я попала?! Неужели эти люди красные?» И ей представилась комичная картина: эта компания свергает правительство. Если среди них и был человек, обладавший хотя бы крупицей силы или мужества, на митинге это никакие проявилось. Произошла какая-то ошибка. Некое озорное божество с Олимпа сыграло со слабыми смертными дурацкую шутку. Вот сейчас божеству надоест с ними играть, все они в мгновение ока вернутся на прежние места, и потечет их монотонная жизнь совсем как прежде. Они даже помнить не будут о том, что произошло, совсем как персонажи «Сна в летнюю ночь», — бог решит, что так будет забавнее.
Она громко рассмеялась и тотчас устыдилась своего поведения. Присутствующие уставились на нее. На всех лицах не было и следа беспечности.
— Ну что ж, начнем, — сказал флегматичный председатель и постучал по блокноту карандашом. — Всем известно, для чего мы сюда собрались. Я созвал этот митинг, чтобы выяснить, какие меры можно принять в нашу защиту. При существующем положении вещей с нами легко могут расправиться поодиночке. Мы не в силах отстоять свое право на занимаемую нами должность и — что куда важнее — свою репутацию. Пресса наклеила на нас ярлык, а мы не можем даже протестовать. Все мы обречены на страдания. Интересно, многим ли из нас была предоставлена «возможность» — назовем это так — выступить перед комиссией, прежде чем наши фамилии были напечатаны в газетах. Попрошу этих людей поднять руку.
Фейс оглянулась. Только половина присутствующих побывала на заседании комиссии. Фейс вздрогнула.
— Итак, нас облили грязью анонимные обвинители, нам даже не позволили выступить в свою защиту, — продолжал председатель более громким голосом. — С нами обращаются так, точно конституции не существует!
— Правильно, правильно! — крикнул кто-то.
— Быть может, нам следует объединиться, выбрать руководителей и провести серию митингов, — предложил председатель. — Быть может, следует подумать о совместной защите и в случае необходимости
