Слово она произнесла по-кастильски: «vidrio».
— Откуда ты знаешь, что такое стекло? — удивился Мануэль.
— Видела у Диго. Ее отец много лет назад привез с Гаити, когда ездил туда менять вещи. Маленькие бусинки на ниточке. Они твердые и немного прозрачные. Диго говорит, что это стекло. Тот таино, у которого ее отец выменял бусы, когда-то сам получил их от одного из белолицых.
Представив себе бедного гаитянского индейца, который выменял на ничего не стоящие стеклянные бусы золотое украшение и был, скорее всего, счастлив, Мануэль задумчиво покачал головой. Взгляд его остановился на изящной головке дочери, и перед глазами непрошено встала ужасная картина из отмененного им витка реальности — топор кариба, опускавшийся прямо на это темя.
В ту ночь захватчики застали их всех врасплох, сумев бесшумно подняться по крутому склону, на котором располагалось селение Коки, вместо того чтобы идти удобной окружной тропой. Они врывались в хижины, хватали крючьями спящих людей, поджигали жилища таино, сопротивлявшихся безжалостно убивали, остальных привязывали к длинным шестам, чтобы вести их вниз, к морю. Им нужны были пленники для жертвоприношений.
Мануэль успел вступить в схватку и одолеть двух противников, когда внезапно сообразил, что, если он сейчас погибнет, никто никогда не изменит этой ужасной реальности. Ненавидя себя, он бросился бежать. Ему удалось скрыться в чаще леса и взобраться на дерево. Необходимо было успеть совершить изменение яви до того, как враги его обнаружат.
Мануэль ни разу не пытался менять реальность более чем часовой давности. Он не знал, безопасно ли это для его рассудка. Но теперь у него не было выбора: вся его семья и половина людей коки уже погибли. Мануэль мог попытаться возродить их к жизни в другой реальности или умереть.
Ему удалось найти другой виток. В нем пришлось переживать последние два часа заново. В этой реальности Мануэль заблаговременно разбудил нескольких мужчин — прежде всего нитаино, Орокови и охотников. Некоторым велел, не поднимая шума, увести всех, кто не мог сражаться, в лес. Других отвел к обрыву, чтобы подготовить засаду. С ним начали спорить. Говорили, что карибы никогда в прошлом не поднимались по отвесному склону. Мануэль ответил со всей твердостью, на которую был способен: «Или слушайтесь сейчас меня, или к утру мы все будем мертвы!» Было что-то в его голосе такое, что споры мгновенно прекратились.
В течение часа рыболовы, собиратели кореньев и охотники, превратившись в воинов, таскали к обрыву огромные камни, готовили луки, стрелы и копья и успели установить в нескольких шагах ниже по склону ловушки, которые обычно использовали для охоты на игуан.
Когда в лесу заухала сова, Мануэль сделал знак всем замолчать. Из прошлого витка он знал, что скоро появятся карибы. Через несколько мгновений он махнул рукой. Таино стали скидывать вниз камни, метать копья и стрелять из лука. Снизу доносились крики умирающих и раненых людей. Несколько защитников высоты подожгли факелы и бросили их вниз. Сухая трава на склоне мгновенно занялась и вспыхнула, осветив врагов. Между тем сами таино оставались в темноте.
Бой продолжался недолго. Нападавшие были перебиты, за исключением трех человек, сдавшихся в плен. Из числа
Потом было триумфальное арейто, посвященное великой победе. Все ликовали, радовались, чествовали своего ясновидящего бехике, однако сам он никак не мог придти в себя от потрясения, вспоминая кошмарные сцены, ставшие, благодаря ему, несбывшимися.
— Почему ты так на меня смотришь, отец? — Голос дочери вывел Мануэля из оцепенения.
— Да, конечно, — спохватившись, сказал он. — Ты совершенно права. Лед похож на стекло.
Со стороны ритуальной площадки, где находилась бо?льшая часть людей, послышались шум и оживленные голоса. Затем раздался звук, в последние годы не раз снившийся Мануэлю, — цоканье копыт…
Появление всадников привело людей коки в неописуемое возбуждение. Они никогда не видели лошадей. И уж тем более поразительным было для них зрелище человека, сидящего верхом на звере. Нитаино Сейбе пришлось прикрикнуть на односельчан, и лишь после того они утихли, хотя и продолжали пялиться на невиданных животных и на восседавших на них, чрезвычайно странно выглядящих, светлокожих людей в многочисленных матерчатых и металлических облачениях.
— Вот на таком звере тебе и хочется проехаться? — спросила тихо Зуимако.
Мануэль молча кивнул, не отрывая взгляда от необычайной красоты белоснежного скакуна, на котором гордо возвышался предводитель приехавших.
Всадников было семеро. Появились они в сопровождении нескольких пеших
Понсе де Леона легко можно было выделить из числа прибывших по расправленным плечам, по тому, с каким почтением обращались к нему спутники, и по несомненному чувству превосходства, исходившему от этого дворянина. Прикрывающие уши рыжеватые волосы с сединой, такого же цвета усы, концы которых сходились с небольшой бородкой, широкий белый воротник поверх блестящей на солнце кирасы, высокие ботфорты, меч с изящной позолоченной рукоятью, рыцарский шлем с высоким плюмажем, который во время разговора Понсе де Леон держал в руке. На вид ему было лет пятьдесят. С тех пор как Мануэль видел его в последний раз в долине Гранады, дон Хуан заметно состарился, но военной выправки не утратил.
Среди сопровождавших его кастильцев один молодой человек привлек внимание Мануэля. Сначала он даже вздрогнул, настолько велико было сходство этого юноши с Алонсо. Тот же заостренный нос, то же узковатое лицо. Только выглядел он более грузно, а главное, Алонсо не мог быть сейчас таким молодым.
Сходство стало понемногу исчезать, когда кастилец спешился. Ничто в его неуверенных, угловатых движениях не напоминало мягкой, бесшумной походки мориска из Гранады. Тем не менее Мануэль мысленно называл его «двойником Алонсо», пока не узнал его настоящего имени.
— Правитель людей Коки и их бехике приветствуют чужестранцев! — провозгласил нитаино Сейба, стоя рядом с Орокови. Бывший помощник Мануэля на сей раз выглядел весьма внушительно в ритуальных узорах, нанесенных краской на грудь и лицо.
Один из индейцев с Гаити перевел эту фразу на вполне приличный кастильский. Мануэль вздрогнул: он уже многие годы не слышал ни от кого звуков родной речи.
— Представитель ее высочества, королевы Кастилии Хуаны Первой, будучи также посланником губернатора острова Эспаньола, дона Николаса де Овандо на острове Сан-Хуан-Баутиста, дон Хуан Понсе де Леон приветствует правителей этого селения! — произнес дворянин. Он остался на ногах, отмахнувшись от предложения опуститься в гамак.
Из этой фразы Мануэль узнал, что кастильцы нарекли Борикен в честь Иоанна Крестителя[62] и что королева Исабель, судя по всему, уже отошла в мир иной. Но почему престол заняла Хуана? Ведь она была третьей по старшинству инфантой? Что же стало с двумя старшими? И как Фернандо Арагонский, если он еще жив, смирился с утратой влияния на кастильские дела после долгого времени, в течение которого как супруг Исабель он фактически правил страной?
Понсе де Леон не собирался задерживаться в селении Коки. Произнеся формальную речь о том, что территория острова является отныне собственностью кастильской короны, о чем уже поставлены в известность все местные касики, и в первую очередь верховный правитель Агуэй-бана, он пожелал жителям селения как можно скорее перейти в подлинную веру Иисуса Христа, а также примерно сотрудничать с кастильцами, которые получат в опеку территории острова.
Мануэль впервые услышал этот термин — «энкомьенда»[63]. Он не совсем понял, что имеется в виду, но понадеялся на то, что это более человечная форма управления заморскими территориями, чем «золотой налог», о котором он слышал много лет назад.
Кажется, это был конец 1495 года, когда рыбаки сообщили ему, что больше не будут ездить торговать на Гаити. Весь тот год ушел на подавление кастильцами восстания таино, вызванного бесчеловечным
