обращением с ними испанцев. Как ни прискорбно было Мануэлю в это поверить, он понимал, что во многом ответственность за такое положение вещей лежала на его бывшем кумире, адмирале Кристобале Колоне.
Рыбаки узнали от гаитянских таино, что, согласно введенному адмиралом закону, каждый индеец должен был раз в три месяца сдавать властям определенное количество золота или хлопка. Установленные Колоном нормы совершенно не соответствовали реальным возможностям местного населения. Те, кому все-таки удавалось иногда это сделать, получали медный жетон, дававший им право жить спокойно еще три месяца. Тем, у кого дата на жетоне оказывалась просроченной, отрубали кисти рук. Индейцы не могли выполнять закон, потому что для добычи такого количества золота, даже если бы оно нашлось, необходимо было оставить работу на полях и охоту. Большинство таино, не выдержав этих условий, взбунтовались, после чего были либо перебиты, либо обращены в рабство.
При подавлении восстаний кастильцы напускали на индейцев специально обученных животных, загрызавших своих жертв. Из устных пересказов Мануэль понял, что речь шла о крупных собаках. Среди
Очевидно, решил Мануэль, в Кастилии в конце концов, осознали всю бессмысленную жестокость подобного способа управления, коль скоро представитель губернатора Овандо упоминает какую-то иную форму колонизации. Судя по названию — «попечительство», остров собираются поделить на земельные участки и распределить их между конкистадорами. Но какая участь ждала местное население, было неясно.
Между тем Понсе де Леон уже собрался продолжить путь в другие селения.
Поняв, что его соотечественники сейчас покинут деревню, Мануэль выступил вперед из толпы и громко произнес на кастильском языке:
— Дон Хуан, я надеюсь, вы уделите несколько минут бывшему товарищу по оружию!
Если бы море обрушилось на остров, кастильцы удивились бы меньше. Разглядев полуголого человека, выглядевшего так же, как все остальные туземцы, но светловолосого и голубоглазого, они совершенно оторопели.
— Кто вы?! — воскликнул Понсе де Леон. — Откуда мне знакомо ваше лицо? И почему вы в таком виде?
— Я дворянин из Саламанки. Служил под Гранадой под началом вашего однофамильца, быть может, родственника, герцога Кадисского, дона Родриго Понсе де Леона. Меня зовут Мануэль де Фуэнтес.
— Да, я теперь вас вспомнил! — Дон Хуан подошел ближе. — Как вы сюда попали? И когда?
— В тысяча четыреста девяностоа третьем году мне удалось уцелеть в резне, учиненной карибами касика Каонабо на острове Эспаньола. Это было еще до вторичного прибытия адмирала Колона. Меня спасли добрые люди этого селения, которых вы сейчас видите перед собой. С тех пор я живу вместе с ними.
— Вы были среди колонистов форта Ла Навидад?! — потрясенно воскликнул молодой человек, «двойник Алонсо».
— Совершенно верно.
— Мы думали, что все они погибли, — произнес Понсе де Леон.
— К сожалению, остальных спасти не удалось, — сказал Мануэль. — Я находился без сознания, когда уроженцы Борикена, как туземцы называют остров Сан-Хуан-Баутиста, нашли меня на Эспаньоле и привезли сюда.
— И чем же вы здесь занимались целых пятнадцать лет?
— Я стал лекарем. Получил от старого местного знахаря, которого сейчас уже нет в живых, ценнейшие сведения о целебных свойствах трав и притираний. Умею лечить многие болезни, даже такие, которые неподвластны европейским врачам. В том числе и цингу.
Изумленные кастильцы слушали Мануэля, обступив его тесным кругом. Цинга была известной бедой мореплавателей. Как с ней бороться, никто в Европе не знал.
— Почему же вы не попытались добраться до Эспаньолы? Неужели вы не знали, что там уже много лет существуют поселения и города кастильцев?
Мануэль не стал рассказывать о своем единственном, очень коротком посещении Гаити, когда в мае 1494 года он отправился туда с четырьмя рыбаками-
— Я знал об этом, — ответил он, — но полагал, что принесу родине больше пользы, если подготовлю население острова к встрече с конкистадорами. Я здесь уважаемый человек, знаком со многими касиками, в том числе и с правителем острова. Могу содействовать тому, чтобы власть кастильской королевы установилась здесь без насилия.
— Вот как! — заинтересовался Понсе де Леон. — Если это действительно так и вы поможете мне добиться повиновения индейцев, избежав кровавых столкновений, то вы действительно послужите на пользу Кастилии. Да и мне это тоже поможет. Я наверняка получу пост губернатора Сан-Хуана, несмотря на происки завистников. Как вы считаете, Бартоломе?м? — обратился он к «двойнику Алонсо».
— Полагаю, вы совершенно правы, сеньор. Вы же знаете, что я категорический противник насильственных методов, применяемых по отношению к индейцам, — с достоинством ответил молодой человек.
— Познакомьтесь, дон Мануэль, — сказал Понсе де Леон, указывая на Бартоломе. — Лиценциат права Бартоломе де Лас Касас. Кстати говоря, выпускник университета Саламанки. Возможно, вы даже встречались.
— Не думаю, — проговорил Лас Касас. — До первой экспедиции адмирала Колона я был весьма юн.
Эти, казалось бы, простые слова почему-то привели Понсе де Леона в странное состояние. Он вдруг внимательно оглядел Мануэля долгим подозрительным взглядом.
— Пожалуй, я могу остаться на несколько минут, чтобы поговорить с вами, дон Мануэль, — сказал он наконец. — Остальные туземные деревни подождут.
Нитаино увел людей коки, и теперь под навесами возле ритуальной площадки остались лишь европейцы. Они уселись на настилы и в гамаки. Несколько женщин принесли фрукты и веселящий напиток
Из завязавшегося разговора Мануэль узнал, что кастильцы начали на северном побережье Борикена строительство города под названием Капарра[64] и что сейчас 14 августа 1508 года. В календарных расчетах Мануэль ошибся всего на пять дней.
Мануэль поинтересовался судьбой Кристобаля Колона и герцога Кадисского, который когда-то в Гранаде познакомил его с адмиралом.
— Дон Родриго, действительно, мой дальний родственник, — сказал Понсе де Леон. — Именно по этой причине я и служил в Гранадскую войну не под его началом. Чтобы никто не говорил, что я получаю воинские награды благодаря семейным связям. Старик тихо умер собственной смертью. Это случилось у него дома, в Севилье, в августе девяносто второго, то есть вскоре после вашего отплытия.
— Мир праху его. — Мануэль заставил себя перекреститься, заметив, каким непривычным для него стало это движение руки. — А что с адмиралом?
Вместо ответа, Понсе де Леон вдруг снова пытливо взглянул на Мануэля.
— Кажется, во время осады Гранады вам было около двадцати лет. Я не ошибаюсь? — спросил он резким голосом, внезапно сменив тему.
Мануэль, почувствовав смутное беспокойство, не стал поправлять собеседника. В ту пору ему уже было двадцать два.
— С лета девяносто первого года прошло ровно семнадцать лет. Сейчас вам должно быть тридцать семь. Или даже больше. Но выглядите вы не намного больше, чем на двадцать.
— Благодарю вас. — Легкий поклон в сторону собеседника. Мануэль пытался сделать вид, что принял его слова за комплимент, но Понсе де Леон не подхватил этой игры.
