они старательно обходили эту тему. Однако пять лет назад Пако допустил неосторожность, заявив, что ученики Бланки что-то уж подозрительно часто побеждают на конкурсах фламенко. Темпераментная цыганка-дворянка завелась с полуоборота.
— На что ты намекаешь? — воскликнула она с жаром. — Если на орбинавтику, то она здесь ни при чем! Ты не допускаешь, что я просто могу быть хорошим преподавателем?
— В том, что ты хороший преподаватель, нет никакого сомнения, Бланкита, — примирительно протянул Пако. — Но разве тебе никогда не приходилось изменить реальность, если ты убеждалась, что конкретному ученику лучше подойдет другой способ объяснения, чем тот, которым ты только что воспользовалась?
— Разумеется, приходилось! — признала Бланка. — Но я делаю это не для того, чтобы обмануть жюри на конкурсе, а для того, чтобы помочь ученику легче и эффективнее овладеть знанием. Ты считаешь это нечестным?
— Да нет, я-то как раз так не считаю. Это ты считаешь это нечестным. Вспомни, что ты говорила про мою игру на бирже.
— Ты еще скажи, что я веду себя нечестно, потому что, в отличие от всех остальных преподавателей, видела собственными глазами, как возникала традиция фламенко, как танцевала моя мама в пещерах Сакромонте, когда никто даже не использовал само слово «фламенко», когда в Испании еще не было вееров, когда ритм отбивали не кастаньетами, а босыми ногами и цыганки носили не красочные разноцветные юбки, а серое нищенское тряпье!
В общем, преодолеть фундаментальное взаимное непонимание по данному вопросу им не удалось и в тот раз. Поэтому Пако сейчас поспешил сменить тему.
— Давай лучше обсудим повесть, которую ты только что прочитала, — предложил он. — Какое впечатление произвели на тебя отец и бабка?
— Они оба мне очень понравились. — Бланка улыбнулась. — Жаль, что я не была знакома с ними. Теперь я не сомневаюсь, что Росарио взяла бы меня на воспитание, если бы знала о моем существовании. И вместо того, чтобы жить с цыганами, вечно боявшимися изгнания и преследований, я выросла бы, окруженная роскошью, в дворянском замке. Получила бы хорошее образование.
— По-моему, ты невнимательно читала, внучка! — запротестовал Пако. — В тысяча четыреста девяносто четвертом году, когда тебе было всего полтора года, Росарио пришлось бежать в Геную. В каких условиях она там жила, мы не знаем. Так что ты вряд ли выросла бы в фамильном замке Каса де Фуэнтес. А образование ты и без того получила отменное.
— Да, только через пятьдесят лет после рождения, — беззлобно парировала Бланка и налила себе апельсинового сока. — Дон Мануэль, оказывается, искал маму во многих местах, но почему-то только в Андалусии. Надо же! Почему ему не пришло в голову поискать в Бургосе? Или в Толедо? Или, вместо того чтобы ехать открывать Америку, остаться в Кастилии и года через три нанести визит в пещеры Сакромонте в Гранаде?
— Да, да, почему ему не пришло в голову искать Лолу в Старой Кастилии? Или в Арагоне? — подхватил Пако. — Или в Леоне? Или в Португалии? Или в Англии? Или в России? Где еще он должен был искать твою мать?
— Значит, теперь ты его защищаешь. А что ты мне говорил, когда мне было двадцать? Разумеется, ты не знал, откуда Мануэль родом, и поэтому не мог его найти. А почему он сам нас не нашел, мы не имели представления. И тем не менее у тебя не было никаких причин для того, чтобы настраивать меня против неведомых нам Фуэнтесов.
Когда Бланке было двадцать, в далеком 1512 году, Пако говорил ей:
— Ты не должна обижаться на отца из-за того, что он не проявил достаточно упорства, чтобы найти твою мать. Про твое существование он вообще ничего не знал. К тому же он дворянин, а мы — бесправные цыгане. Вряд ли его родня была бы рада, если бы мы вдруг заявили о себе. Знаешь ведь, как высокомерны так называемые «благородные». Чего доброго, они еще пожаловались бы властям, что к ним пристают безродные бродяги! Только нам с тобой, дочка, их милости не нужны. Мы сами — куда более высокородная аристократия. Мы — орбинавты!
К тому времени Бланка жила с ним, и он частенько называл ее дочкой, хотя по виду был старше ее всего лет на пять. Лола Эль-Рей умерла от оспы, когда ее дочери, тогда еще Бланке Эль-Рей, было всего десять лет. Ее продолжала воспитывать бабка Зенобия, но Бланка к тому времени уже знала, что Зенобия была не матерью, а воспитательницей Лолы. В том, что со стороны отца она происходит от кастильских дворян и что ее настоящая фамилия де Фуэнтес, Бланку просветил Пако, неожиданно появившись в ее жизни, чтобы проверить ее на наличие дара.
Пако Эль-Рей так часто терял близких людей, которые умирали от болезней или от старости, когда его самого не брало ни то ни другое, — он был вечно юн, а его идеальное здоровье справлялось с болезнями без особого труда, — что однажды он решил, что больше не будет заводить семью. Быть вечно молодым и видеть, как стареют близкие, смотреть им в глаза — это оказалось выше его сил. Лола была последней дочерью Пако.
В жизни каждого из детей загадочного кузнеца (ювелира, дрессировщика медведей, гитариста и так далее — список профессий был длинным) наступал момент, когда моложавый отец рассказывал ему, что реальность можно менять силой мысли. Затем следовало испытание, каждый раз оканчивавшееся неудачей. Ни у кого дара орбинавта не обнаружилось, и Пако всякий раз говорил очередному ребенку, что это была просто шутка. Или игра. В зависимости от возраста испытуемого.
Последним отпрыском, которого Пако проверял на наличие дара, была его внучка. Беленькая цыганочка дворянского происхождения, сероглазая, русоволосая и невероятно темпераментная Бланка. Она оказалась единственной, у кого Пако обнаружил дар.
В жизни Пако до того дня, когда он сидел в монреальской квартире Бланки, обсуждая выплывшую из глубины столетий повесть, было всего несколько мгновений предельного, почти непосильного волнения. Когда он обнаружил в себе способность менять реальность. Когда этот же дар оказался у его внучки. Когда он выжил после сабельного ранения в одной из Наполеоновских войн: в тот раз он потерял сознание более чем на сутки и поэтому не смог воспользоваться даром, чтобы оказаться в другом витке реальности. И когда извлек из керамической шкатулки повесть про жизнь орбинавтов, в которой упоминался и он сам.
От воспоминаний Пако отвлек телефонный звонок. Бланка, коротко переговорив с кем-то, вернулась к столику, за которым ее ждал дед.
— Отец совсем не такой, как ты, — заявила она вдруг.
— В каком смысле? — подозрительно спросил Пако, не очень довольный тем, что его собирались сравнивать с другим человеком и, как он чувствовал, не в его пользу.
— Во-первых, он решил не применять придуманной им техники «взмаха» в индейской ритуальной игре в мяч, потому что считал, что это будет нечестно по отношению к другим игрокам.
— В двадцать с чем-то лет я тоже был идеалистом, — комментировал ее слова Пако и сердито засопел.
— Ты?! — Бланка не удержалась и рассмеялась. — Ладно, не обижайся! Сам знаешь, что идеалистом ты не был никогда! Но, к сожалению для тебя, я еще не закончила сравнение. Дон Мануэль, он же шаман Равака, не проверял своих детей на наличие дара, потому что боялся, что, обнаружив дар, они перестанут расти. Он ждал, пока им исполнится двадцать лет. А ты о такой возможности подумал, когда проверял меня? Что если бы я перестала расти и навсегда осталась двенадцатилетней? Как бы я сейчас преподавала фламенко?
По ее тону трудно было понять, в какой степени она шутит, а в какой — действительно упрекает собеседника.
— Что это за глупая идея?! — возмутился Пако. — С какой стати ты перестала бы расти?
— А с какой стати ты перестал стареть? С какой стати Росарио помолодела?
— Но ты же не перестала расти! Судить надо по результатам, а не по намерениям.
— Вот тут мы с тобой и расходимся, дорогой дедушка. Судить вообще не надо. А намерение зачастую важнее результата.
Бланка поставила какую-то незнакомую Пако музыку и, отрегулировав громкость, чтобы она звучала тихо и не мешала разговору, вернулась к низкому столику, возле которого они сидели. Тема неторопливого
