блюза была незапоминающейся и оттого не надоедала.
— Кстати, теперь мы точно знаем, что не стареем именно из-за дара, — сказала Бланка.
— Это и без того было ясно. В этом смысле повесть нам ничего не открыла. Мы оба всегда это понимали.
— Ничего подобного! — Лицо ее осветилось новой мыслью. — Мы оба понимали это неправильно. Мы думали, что само наличие дара останавливает процесс старения.
— Так и оказалось, разве нет?
— То-то и оно, что нет. Если бы было так, я бы осталась в возрасте двенадцати лет. Даже нет! Я бы осталась в нулевом возрасте. Потому что дар орбинавта у меня от рождения. В действительности именно применение этого дара, а не просто его наличие оказывает воздействие на организм орбинавта. Да и воздействие состоит не в прекращении старения, а в формировании идеального тела!
— Да, ты права, — признал Пако. — Вот почему ты продолжала расти и после того, как стала применять свои способности. Мы ничего этого не знали. И Мануэль этого тоже не знал, когда жил на острове. Алонсо расшифровал соответствующий фрагмент только в конце тысяча четыреста девяносто третьего года.
— Ты мог это узнать не в двадцатом, а в пятнадцатом или хотя бы в шестнадцатом столетии. Если бы потрудился получить причитающуюся тебе — да и мне тоже, между прочим! — копию рукописи.
— О нет, не начинай снова! — взмолился Пако. — Невозможно выслушивать каждые полвека одни и те же упреки!
С годами, точнее говоря, с веками бывший цыганский беженец из Византии, благодаря природной любознательности, цепкому уму, хорошей памяти и практически неограниченным ресурсам времени, находящимся в распоряжении нестареющего орбинавта, выучил множество языков. Он стал — поначалу просто от скуки — интересоваться развитием наук и искусств, прочитал невероятное количество книг. С XVII по XX век Пако, вероятно, был одним из самых образованных людей в мире. Как и его внучка, прошедшая сходный путь к знаниям.
Но это не всегда было так. Когда Омар предложил сделать для Пако копию древнего манускрипта «Свет в оазисе», где рассказывалось, как развить дар орбинавта, Пако, подумав, что он никогда в жизни не станет возиться с расшифровкой латинского текста, написанного еврейскими буквами, бездумно отказался.
Сегодня подобный довод показался бы Пако смехотворным. У него было достаточно времени и упорства, чтобы выучить любой, даже самый сложный в мире язык и попытаться расшифровать какой угодно документ. Но дело было сделано. Рукописи у Пако не было.
Он уже почти и забыл о ее существовании. В 1506 году, после смерти Зенобии, воспитавшей и Лолу, и Бланку, юная наследница Фуэнтесов покинула пещеры Сакромон-те, где в последние годы обитала их группа, и по настоянию деда переехала к нему в Толедо. К тому времени он больше не примыкал ни к каким цыганским поселениям. В последнем сообществе, с которым он прожил с 1483 по 1502 год, когда пришел с маленькой Лолой, Пако уже почти не мог скрывать своей неподверженности старению. Даже странно, что этот факт так и не дошел до Святой палаты.
После приезда Бланки дед и внучка много лет прожили вместе до тех пор, пока она не вышла замуж. Для того, чтобы прийти к таким же выводам и к такому же образу жизни, который вел Пако, — вечные скитания, смена имени (для чего приходилось подкупать чиновников), а главное, отказ от привязанностей, семьи, детей, — Бланке потребовалось пройти собственный путь.
В первый же год жизни с дедом четырнадцатилетняя девочка высказала пожелание взглянуть на рукопись, фигурировавшую в рассказах деда-орбинавта. Ему пришлось признаться, что когда-то он от нее отказался. Спустя еще лет пять повзрослевшая Бланка, опять вспомнив о рукописи, обратилась к Пако со всей решимостью:
— Мы должны найти потомков Омара и попытаться раздобыть копию «Света в оазисе».
— Почему это так важно? — удивился дед. — Мы оба умеем управлять реальностью. Что такого может нам рассказать этот древний текст? Я понимаю, когда ему придают огромное значение люди, не родившиеся с даром орбинавта, но по наивности полагающие, что его можно развить. Для нас же с тобой эта рукопись сделала свое дело: благодаря ей мы узнали о своих способностях. Что еще она может нам дать?
Бланка, которую уже и тогда невозможно было переубедить хлипкими, но многословными аргументами (Пако называл это ее качество «занудством»), стала загибать пальцы:
— В ней могут содержаться ответы на множество вопросов. Как часто дар передается по наследству? Есть ли какой-нибудь предел глубины ствола, до которого его можно довести постепенным увеличением? Можно ли развить дар до такой силы, чтобы менять события, происшедшие месяц назад, год назад, десятки лет назад? Можно ли менять человеческую историю? Не предлагает ли автор рукописи какие-то неизвестные нам способы увеличения глубины? Что означает странная пульсация в затылке, которую мы оба чувствуем всякий раз, когда меняем явь?
— Для того чтобы вести замечательную жизнь, все эти знания совсем не обязательны, — пытался было возразить Пако, но Бланка тут же его перебила.
— Может ли орбинавт умереть от болезни или от ранения? — добавила она. — Это тоже необязательное знание? Или ты предлагаешь получить ответ личным опытом?
Переспорить Бланку было трудно даже в тех ситуациях, когда она была не права. А тут Пако понимал ее правоту и сопротивлялся скорее по привычке. Кончились эти разговоры тем, что они предприняли ничего не давшее путешествие — сначала в Гранаду, где ни один человек к тому времени не знал, куда делись книготорговец Ибрагим и его внук Али, затем в Саламанку.
— Почему именно в Саламанку? — спрашивала Бланка.
— Я слышал, что внук Ибрагима принял христианство, взял себе новое имя, превратившись из Али Алькади в Алонсо Гарделя, и открыл в Саламанке книжную торговлю, — уклончиво отвечал Пако.
Бланка заподозрила, что он что-то скрывает, и заявила:
— Где это ты мог такое «услышать»?
В конце концов Пако признался, что в 1493 году Алонсо сам нашел его на цыганской стоянке в пригороде Толедо и представился как потомок Омара Алькади и как «книготорговец из Саламанки».
— И чего он хотел от тебя? — не унималась Бланка, которая всегда стремилась выяснить все до конца.
Разговор происходил в повозке, везущей их в бывшую столицу бывшего королевства Леон.
— Ты отвлекаешь меня, — сказал Пако, показывая всем своим видом, какую важную задачу он выполняет, управляя лошадьми.
— Не выдумывай! Ты старый опытный цыган-лошадник. Кони понимают тебя, даже когда ты о них не думаешь. Ответь на вопрос, — настаивала внучка. — А самое главное: объясни мне, почему ты не заговорил с ним о рукописи? Почему не узнал, где он живет?
— Он хотел поговорить о том, как развить способности орбинавта, — сдался Пако. — Показал мне кольцо с печаткой, которое получил от Ибрагима. Я когда-то подарил его Омару.
— Такое же, как у меня? — спросила Бланка.
— Такое же.
— Давно хотела спросить тебя, почему ты так любишь делать эти перстни с черепахами?
Пако, обрадовавшись, что она заговорила о другом, охотно объяснил:
— Черепаха всегда живет внутри своего панциря. В моем представлении, нижняя стенка панциря — это земля, а верхняя — небо. Сама черепаха — это мир между землей и небом. Можно также сказать, что, где бы она ни находилась, она всегда дома, потому что носит дом с собой. Такими же должны быть и мы с тобой — и как цыгане, и как орбинавты, то есть странники в мирах: везде чувствовать себя как дома. Чтобы весь мир был нашим домом.
— Красиво, — одобрила Бланка и тут же, к неудовольствию деда, вернулась к прежней теме разговора: — Итак, Алонсо показал тебе символ мира, изготовленный тобой для его прадеда, и предложил поговорить о способностях орбинавтов. Что было дальше?
— Сначала он просто спросил, не являюсь ли я потомком Франсиско Эль-Рея. Я ответил, что я и есть тот самый Франсиско. Алонсо решил, что я не намерен разговаривать серьезно, и уже собрался уходить, но я его остановил, сказав: «Вы, вероятно, хотите обсудить дар орбинавтов?» Услышав это слово, он пришел в
