Донеслось «ура».
— Игнат! — позвал денщика Радомышельский. Но денщик не отозвался.
Капитан заглянул в кухоньку. Денщика не было. Спрятался, а может быть, присоединился к роте?
— Да, братец, в таких обстоятельствах и денщик холуй, — сказал Шульга. — Значит, смели охрану гауптвахты. Одна надежда на батарею, если шарахнет по ним картечью…
В это время батальоны действительно достигли гауптвахты, которая занимала хуторок, обнесенный, как и все китайские дворы, глиняной стеной. Часовые посторонились, сотни людей ворвались во двор, гауптвахта была открыта, арестованные освобождены, и тысячеголосое «ура» раскатилось по полю.
Неведомский и Ширинский стояли во дворе штаба полка, и Неведомский говорил:
— Батарея, господин полковник, наотрез отказалась стрелять. И должен признаться… я стрелял по японцам, но по своим?! Советую вам инцидента не раздувать, а доложить осторожно, и возможно самому высокому начальству.
Неведомский сел на коня и направился к батарее. Полк, освободив арестованных, возвращался в деревню. Беспорядков не было.
7
Ширинский получил письмо, подписанное шестью офицерами. Подчиненные ему поручики и капитаны называли его поступок бесчестным. Командир полка нарушил слово, данное солдатам!
Ширинский сначала спрятал письмо в самый дальний карман сюртука, потом порвал на мелкие куски и развеял по ветру.
Но и это не облегчило его чувств.
Свистунов, один из подписавших это письмо, прошел по батальону и во всех ротах говорил:
— Может быть, вы и правы, что самовольно освободили своих делегатов, но по головке вас за это не погладят!
— Ваше высокоблагородие, ведь честное слово дал не трогать!
Логунов поехал к Неведомскому. Празднично-радостное настроение его сменилось тревожным.
— Надо, Николай, прежде всего оценить обстановку, — сказал Неведомский. — Солдаты освободили своих арестованных товарищей? Возможно, на это махнут рукой, но, возможно, пришлют карательный отряд. И тогда полк либо сложит оружие, что повлечет за собой всем известные последствия, либо не сложит. И может быть, это будет началом вооруженного восстания…
Неведомский стоял, сунув руки в карманы брюк. Он был на голову ниже Логунова и смотрел на него, наморщив лоб.
— Нет, едва ли, — охладил он сам себя. — В армии, как говорится, стихийное недовольство, организованного мало. А без организованного — вооруженного восстания не поднять.
Закурили и сели у окна.
— Как хорошо! — сказал Логунов. — Хоть и тревожно, но как хорошо: человек пробуждается! Уже нет солдата, есть человек.
Ширинского вызвали к Линевичу. Приехал он в штаб армии, но оттуда его направили к главнокомандующему на квартиру.
У дома, прислонившись к стене, стоял сотник в одной тужурке и грелся на солнце.
По сходству с Линевичем Ширинский догадался, что перед ним сын главнокомандующего, поэтому взял под козырек раньше, чем сотник собрался отдать честь ему.
— Его высокопревосходительство дома?
— Так точно, прошу, господин полковник.
Свет в комнате был такой, что лицо Линевича показалось Ширинскому необыкновенно морщинистым. «А ведь ему еще нет семидесяти», — подумал Ширинский.
— Опять у вас? — спросил Линевич.
Полковник стоял навытяжку и молчал.
— И как это вы допустили? Ну, кто из ваших офицеров вышел навстречу солдатам? Вы, полковник, вышли?
— Никак нет.
— В том-то и дело, мер не приняли, допустили солдата до безобразий, а потом в барабан бьете.
Усы у Линевича были длинные, густые, и концы их покрывали бородку.
— Теперь будете казаков просить?
— Ваше высокопревосходительство!..
— Казаков, спрашиваю, будете просить? А если ваши стрелки встретят казаков залпами, что тогда? Ведь это стрелки первого Сибирского корпуса первой дивизии и первого его императорского величества полка! Драться-то они умеют! От казаков один пух пойдет.
— Так точно, — пробормотал Ширинский.
Линевич пожевал губами.
— Солдаты у него недовольны, а командир и офицеры не принимают никаких мер!
Ширинский стоял выпучив глаза. Он никак не ожидал, что разговор повернется именно так. Он думал, что Линевич поймет его с полуслова. Ведь беспомощна кучка офицеров среди взбунтовавшихся солдат!
— Политические требования, ваше высокопревосходительство!
Линевич поморщился.
— Какие там могут быть политические требования у русского солдата? Домой хотят — вот и вся политика. Сколько запасных вы уволили?
— Не было еще прямого распоряжения.
— А без прямого?
— Ни одного.
— Вот причина бунта в вашем полку. Теперь вызвать вам казаков, батарейку, устроить сражение, пусть по всей Российской империи и за границей знают, что у Линевича в Маньчжурской армии полки режут друг друга. Замечательно поднимем престиж государя императора. А надо сказать, что командиры полков у меня, — он привстал и прошептал, — дураки, а офицеры преступно бездеятельны.
Спина у Ширинского взмокла, противная испарина выступила на лбу.
— Отпускай запасных, — прошипел Линевич. — Когда отпустишь — доложишь. Поручик Логунов в вашем полку? — спросил он минуту спустя.
— Так точно, — упавшим голосом пробормотал Ширинский.
— Направить его ко мне.
Наутро Логунов явился к Линевичу.
Линевич долго молчал и жевал губами, разглядывая молодого офицера.
— Ширинский бог знает что о вас наговорил Лешу. О чем это вы там беседовали с солдатами? Прокламации им читали?
— Ваше высокопревосходительство, — сказал Логунов, — теперь такое время; хотим мы или не хотим, прокламации проникают отовсюду. Солдаты читают их сами. Я решил, и, по-моему, решил правильно: как только в мои руки попадает прокламация, спокойно иду в роту, читаю и разбираю ее вместе с нижними чинами.
— Ага! — сказал Линевич, откидываясь в кресле.
— Ведь когда читает такую прокламацию ротный командир и дает при этом разъяснения, она теряет, ваше высокопревосходительство, свою силу.
— А это неплохо, поручик. Так, так… Именно, читает и объясняет ротный командир.
Линевич вздохнул и выколотил пепел из трубки в каменную пепельницу.
— Именно так. Разумно. А у нас любят, как страусы, голову под хвост.
