Цацырин подошел к молодежи. Высокий гимназист в фуражке с поломанным козырьком оглядел Цацырина с головы до ног, признал в нем своего и сказал:
— Идем, товарищ, закрывать женские гимназии. Мужские бастуют, гимназистки отстали… Миша, ты в Александровскую на Гороховую, а мы в Мариинскую.
В центральных районах прохожих было много, шли обыватели, нагруженные кульками, мешочками, корзинами, но одни — веселые и оживленные, точно снедь они тащили на праздник, другие — хмурые и злые.
— Ветчина здесь двадцать шесть — двадцать семь копеек за фунт, а на углу Владимирской — тридцать пять! — раздраженно говорила седоватая дама молодой. — А у Филиппова пусто, одни пирожки.
— На Николаевской ржаного хлеба уже вчера не было.
Из переулка вырвались мальчишки с пачками газетных прибавлений:
— Все-о-об-щая забастовка Петербурга и Москвы, все-об-щая!..
Голоса были звонки, задорны, мальчишки останавливались, вручали покупателям листки и мчались дальше.
— Все-об-щая забастовка Петербурга и Москвы!
Радостно-тревожное чувство наполняло Цацырина.
Враг силен, но на борьбу с ним поднимается исполин — рабочий класс и вместе с ним весь русский народ!
Сергей шел, по-солдатски чеканя шаг, разглядывая прохожих, хмурых и веселых, закрывающиеся магазины, отгоняя в эту минуту от себя все заботы, все сомнения.
4
Таня просыпалась рано от волнения, которое не покидало ее и во сне. Сквозь большое окно, сквозь сетку черных ветвей она видела темное облачное небо и сейчас же вспоминала все. Надо было делать тысячу дел, помогать, советовать, бороться, руководить, чувствуя вместе с тем, что события настолько велики, что нет сил руководить ими.
— Что бы там ни кричали наши противники, я верю в разум русского народа, — говорила мать. — Нет никакого намека на бунт, везде организованные стачки.
— В Варшаве, Зина, не только стачки, — хмурился Александр Вениаминович. — На Маршалковской, в Иерусалимских аллеях, в Краковском предместье тысячные толпы… На Театральной площади собрались учащиеся с красными флагами, и, кажется, по учащимся наши молодцы стреляли.
Перед Александром Вениаминовичем — старые газеты. Уже в течение трех дней типографии бастуют и газеты не выходят. Профессор скользит глазами по страницам. «Еще недавно я был совершенно лысым. Мой отец и дедушка были лысы. У моей матери от природы были редкие волосы…» «Зимний Фарс» — сегодня с участием Вадимовой… гвоздь сезона «Муки Тантала»… «Варьетэ»… «В первый раз новая опера «Германия»… с участием А. Ф. Филиппи-Мишуга».
А вот этой телеграммы он не заметил вчера, и он читает громко:
— «В Саратове администрация сняла «Вильгельма Телля», представление которого шло при бурных аплодисментах. Газетам даже запрещено упоминать об этой пьесе». Вот это по-нашему, по-российскому… Не нравится мне все это, шибко не нравится. Какая-то закостенелость в татарстве. Рассказывал мне Арнольд Борисович, что наш министр князь Хилков в течение двух часов уговаривал машинистов взяться за разум и склонил-таки одного довезти себя на паровозе до Рязани. Но на полдороге машинист сбежал. Тогда министр сам повез себя. Что уважаю в нем, так это то, что не белоручка. Вот, матушка, в шестидесятых годах роздал князь крестьянам свои земли и уехал в Америку собственным трудом зарабатывать хлеб насущный; работал на железной дороге простым рабочим, потом машинистом. Отлично водит поезда. Когда князь вернулся в Россию, Витте поставил его министром путей сообщения. И правильно сделал. Ждут Хилкова в Питер не то на телеге, не то верхом. Вообще он человек бедовый, он может и на телеге…
— Тебе, я вижу, он нравится, папа?
Профессор засмеялся:
— А тебе нет?
— Личный путь спасения, папа, не приводит ни к чему.
— Ах, прости меня за безграмотность, я позабыл об этом.
— Папа, а в Ярославле бастуют не только гимназисты, но и школьники.
Профессор покачал головой:
— Вот это в твоем духе, — всеобщая сознательность!
В столовую вошла кухарка. Ввиду исключительных обстоятельств она сняла только жакетку, оставаясь в спущенном на плечи платке.
— Она нам доложит о положении вещей точнее всяких телеграмм, — сказал профессор. — Ну, Валентина Алексеевна, что у нас делается?
— Мясо на фунте, Александр Вениаминович, подорожало вчера на восемь копеек, а сегодня уж на одиннадцать. Хозяева довольнехоньки. Савельев сам вышел торговать, а в кассу посадил дочку. Говорит, товару сколько угодно; но, между прочим, при такой торговле хватит всего на два дня. К зеленщикам тоже все ломятся, да зеленщики смеются: этого товару, говорят, сколько угодно.
Валентина Алексеевна, — сказала Таня, — в Ростове-на-Дону приказчики ходили по городу и принуждали хозяев закрывать магазины, В случае отказа били стекла.
— Что же там полиция?
— Полиция не вмешивалась. Приказчики требуют полного прекращения торговли по воскресным дням.
— Каждый требует! — сказала кухарка, и нельзя было понять, одобряет она это обстоятельство или же порицает. — Вот в Городской думе, рассказывают, третьего дня передрались. Продавали места на Андреевский рынок. Известно, какие там купцы, на гривенники считают! А под конец нагрянули толстосумы — и давай грабастать. Так их стульями побили. Говорят, двух прямо на похоронные дроги… А вот, Зинаида Дмитриевна, насчет молочка — придется отказаться. В сливочных молоко есть, да по тридцать копеек бутылка. Рука не подымается платить такие деньги.
— В общем, как наши запасы? — спросил профессор. — Неделю продержимся?
— Откуда неделю! Хлеба-то нет!
— Теперь новый министр-премьер позаботится о нас… Сообщают, что вопрос о назначении Витте министром-премьером решен окончательно. Боюсь, наломает он дров!
— У Путиловского завода, папа, стреляли в рабочих, троих ранили.
— На этот счет мы не плошаем. Вон в газетках сообщают: роты Семеновского, Московского, Кавалергардского и Преображенского полков выделены для охраны электрических станций, водопровода, газового завода, казначейства и прочих учреждений. А вот это объявленьице мало читать — надо запомнить, Таня. — Профессор указал пальцем:
«От с. — петербургского генерал-губернатора и начальника с. — петербургского гарнизона
— Знаменательные для нашей власти слова:
…при оказании же к тому со стороны толпы сопротивления — холостых залпов не давать и патронов не жалеть. Считаю долгом предупредить об этом население столицы.
