перенял ее манеру общаться с ним не как с бывшим коллегой, а как с исполнителем хорошо оплаченной услуги.
Прямо из аэропорта Коломнин поехал к особняку Фархадова, куда, как сообщил по телефону Богаченков, второй день съезжались многочисленные, неведомые прежде родственники.
Похороны были назначены на вторник, и с сегодняшнего числа все городские гостиницы закрылись для приема обычных посетителей: с вечера ожидали прилета первых гостей. Поговаривали о возможном прибытии премьер-министра. Вопреки желанию азербайджанской диаспоры тело готовились захоронить на Томильском кладбище. По заблаговременному распоряжению самого покойного — рядом с сыном.
Возле особняка скопилось множество машин, меж которыми сновали озабоченные люди. Над горячим телом рыдают. Над хладным трупом грустят. Минута первой боли прошла. И теперь на всем окружающем лежала печать торжественной скорби.
Одновременно с Коломниным к особняку подъехал УАЗ, в котором сидели два бригадира с буровых, ведших меж собой оживленный, рассмешивший обоих разговор, — похоже, травили анекдоты. Однако перед тем, как выйти из машины, оба стерли с лиц неуместное веселье и далее направились по брусчатке, полные печали. Более того, один из них, заслышав смех со стороны собравшихся неподалеку зевак, цыкнул возмущенно и даже потребовал от секьюрити отогнать посторонних.
В этом не было особенного лицемерия. Просто человеческое начало брало свое во всех обстоятельствах. И живые, отдавая дань мертвым, продолжают думать о том, чего отныне лишен умерший, — о будущем. Именно с Фархадовым связывало большинство этих людей свои планы. И оттого горечь утраты усиливалась, причудливо смешиваясь с обидой на покойного, — сам ушел, а их, доверившихся ему, оставил в безвестности.
Истинное лицемерие, как догадывался Коломнин, начнется завтра, когда в Томильск съедется нефтяная элита. Потому что приедут они не только хоронить своего патриарха. Соберутся они делить недоделенное. И теперь становилась понятной поспешность Слав Славыча Четверика: ГНК торопилась застолбить вешки.
Перед входной дверью Коломнина поджидал набычившийся Богаченков.
— Сергей Викторович, я хочу сказать. То есть специально ждал… В общем вы как хотите, но я от Ларисы Ивановны не отступлюсь и банку ее не сдам. Потому что это… и вообще бесчестно, — вместо приветствия выпалил он.
— Ну, и не отступайся. Что с иском?
— С иском? А что с иском? Оспорили, конечно. В среду к обеду судья обещал выдать им отказ.
— Стало быть, и надо продержаться до среды. Так?
— Так. Но вас же вроде как в банке повысили, — богаченковская физиономия обескураженно расплылась. — Само собой, так. Вы уж извините.
— Как раз не за что. И лыбиться перестань. А то еще отметелят.
На них как раз зыркнули те самые два бригадира.
Кивнув секьюрити, Коломнин прошел в особняк. И сразу очутился среди всплесков голосов и усталых женских стенаний. В холле первого этажа незаметными тенями, как и подобает женщинам Востока, сновали азербайджанки.
Мужчины, в основном сотрудники «Нафты», один за другим подходили к креслам в углу. Там, укутанная в темный, прозрачный платок, в компании жены Мамедова, заплаканной Зульфии, восседала Лариса. Хотя Зульфия была единственной дочерью умершего, а Лариса лишь невесткой, соболезнующие обращались прежде всего к ней. И сама Зульфия, кажется, воспринимала это как должное. Коломнин поразился происшедшей в Ларисе перемене: с запавшими глазами на потемневшем лице она безучастно протягивала руку подходившим, что-то негромко отвечала, углубленная в себя.
В отличие от нее Зульфия подмечала происходящее вокруг, а потому первая заметила Коломнина, тут же наклонилась к Ларисе, что-то шепнула. Лицо Ларисы вспыхнуло, она поднялась поспешно, обыскивая залу глазами, и, не дослушав очередного соболезнующего, пошла навстречу.
— Сережка! Наконец-то! Ну, где ж ты был? — не стесняясь наступившей тишины, обхватила его руками, потерлась лицом о грудь. — Если б знал, как мне тяжко!
— Лариса! Прими мои соболезнования, — пробормотал Коломнин, оглаживая ее за плечо — сочувственно и напоминающе. — Ларочка! На нас смотрят. Она недоуменно подняла лицо, и — горло Коломнина перехватило: на чистое, не знающее трещин лицо ее будто набросили паутинку из первых морщинок. — Успокойся, милая, я с тобой. Теперь всегда с тобой.
Глаза ее залучились.
— Я привез новости. Надо бы обсудить. Правда, сейчас неподходящее время…
Лариса взяла его за руку и сквозь строй сочувственно-осуждающих глаз решительно повела в малую гостиную.
Одна из пожилых женщин, поджав губы, пошла следом, настигла их на пороге.
Лариса обернулась:
— Какие-то проблемы?
— Негоже в эту минуту оставаться наедине с посторонним мужчиной!
— Я занята. Освобожусь — выйду. Займитесь пока гостями, — властно произнесла Лариса и, легонько оттеснив опешившую блюстительницу нравственности, решительно прикрыла за собой дверь. — Как же они меня достали!
— Даже не предполагал, что ты настолько была привязана к Фархадову, — признался Коломнин.
— Насколько?! — вскинулась Лариса. — И ты туда же! Все разглядывают, будто из-под корки какие-то мысли потайные выдрать хотят. А нет никаких мыслей! Он же мне как отец был. Понимаешь? Даже к тебе ревновал как отец. А теперь налетели отовсюду какие-то неведомые родственники и — ходят, меряются любовью. А сами стены глазами обшаривают. Наследнички!
— Устала?
— Не в том дело. Казбек тоже как с цепи сорвался: зачем дядю Салмана одного отпустила? Да не в нем дело. Сама не могу себе простить, что подтолкнула Салман Курбадовича. Ведь могла отговорить.
«Я же просил!» — едва не сорвалось с языка Коломнина.
— Надо же — такое невезение. Приехать в Минэнерго как раз тогда, когда Гилялова вызвали в Правительство. Да это бы полдела. Так еще столкнулся с этой сволочью Бурлюком.
— И что тот ему наговорил?
— Точно неизвестно. Референт открыл им кабинет Гилялова. Там и говорили наедине. Через десять минут Бурлюк выскочил, — у Салман Курбадовича приступ. Теперь, конечно, утверждает, что о делах вообще не говорили. А с чего тогда приступ? Да и о чем им говорить было? Прямо мистическое стечение обстоятельств.
— Мистика подготовленная, — значительно произнес Коломнин.
— Надо же было, чтоб и Фархадов в этот день приехал, и Бурлюк — из Германии… — она словно споткнулась. — Что? Что ты сказал? Ты хочешь сказать?!..
— Гилялов ведь был предупрежден о приезде Фархадова?… То-то что. Я собственно с этим торопился.
— Да ты!.. Только посмей подумать даже. Гилялов — это его ученик. Если хочешь знать, вообще настаивал на Новодевичьем хоронить. Час назад звонил: в Правительстве уже заготовлен проект о присвоении нефтяному институту имени Фархадова. Сказал, что отныне и я, и дочь будем под его отдельной опекой.
— То, что он по части присвоений силен, я еще с прежних времен знаю, — усмехнулся Коломнин. — А опекой он тебя действительно обеспечил. Нефтяные эксперты, что с банковскими сотрудниками прикатили, — это братки из его дочерней компании. На днях банк «Авангард» вошел в уставный капитал Генеральной нефтяной компании, и наезд совершается по указке Гилялова. Хочет загрести «Нафту» под себя.
— Не смей! — поддерживаемая Коломниным, Лариса медленно осела на кресло. — Не смей повторять сплетни! Ты что, не понимаешь, Гилялов — теперь единственный человек, на которого мы можем опереться? И потом — он же не знал, что…Салман Курбадович умрет.
— Не знал! Потому и действовал чужими руками. А теперь знает. И довольно стенаний! — Коломнин
