Это было правдой.
Вообще-то, если вдаваться в ненужные подробности относительно внутреннего устройства моего организма, все эти хитрости применительно ко мне никак нельзя назвать точной наукой. Циклы у меня случаются отнюдь не с завидной регулярностью. Наоборот, мой способ протекать создает максимально возможное количество ложных тревог, досадного беспокойства и полномасштабной паники по поводу возможной беременности. Вероятно, вы можете подумать, что нормальная женщина с такой историей, как у меня, будет с определенной долей осторожности делать такие скоропостижные выводы, к которым пришла я на заднем сиденье такси. Вероятно, нормальная женщина так бы и сделала. Но не я. У меня никогда не бывает и тени сомнения. Я всегда уверена на сто процентов. Теперь, когда я рассматриваю ситуацию в целом, мне приходит в голову, что мои мозги функционируют так, чтобы послужить мне возмездием и карой за то, что я занималась сексом. Вообще-то, если на сознательном уровне я приняла достаточно рациональное решение о том, что мне вполне позволительно заниматься сексом с мужчиной, который не является моим супругом, при условии, что обе стороны не связаны брачными узами или какими-либо другими обязательствами по отношению к кому-то еще, то мое подсознание не успевает принять такое поведение. Поэтому оно полностью подчиняется страхам. И как бы старательно ни применяла я всевозможные профилактические меры, от этого паника не уменьшается.
Я связываю это с историей, которая произошла с одной девочкой в моем классе. Она забеременела в средней школе и при этом утверждала — и по сей день утверждает — что «с формальной точки зрения» она не занималась сексом. Так что, многочисленные линии обороны не имеют для моего второго «я» решительно никакого значения.
— Я знаю, что мы уже говорили об этом раньше, — сказала я, — но на этот раз все по-другому.
— Насколько по-другому?
— Потому что я не знаю, кто отец, — ответила я и снова разрыдалась.
Корделия уперла руки в бока.
— А кто кандидаты?
— Что ты имеешь в виду, говоря, кто кандидаты? — Мой голос сорвался в визг. — Ты знаешь кандидатов! Том и Генри!
Воцарилась долгая тишина.
— И они даже не похожи друг на друга! — сказала я.
Корделия склонила голову набок, изучающе глядя на меня.
— У них глаза разного цвета! — продолжала я.
— Так, и что ты теперь планируешь делать?
— Нет у меня никакого плана!
— Зато у меня есть, — заявила Корделия. — Надевай пальто.
— Куда мы идем?
— В аптеку.
Я отчаянно затрясла головой.
— Не могу, — сказала я. — Я не могу согласиться на это.
— Это я не могу согласиться на это, — заявила Корделия. — И я отказываюсь говорить об этом хоть на минуту дольше, чем это абсолютно необходимо.
Мы с Корделией спустились вниз на лифте и прошли за угол, в аптеку. Я выложила девятнадцать долларов за тест, хороший тест, — хотя и не могла позволить себе тратить девятнадцать долларов теперь, когда у меня не было работы. А потом с трудом дотащилась обратно в квартиру Корделии, сжимая в потной руке коричневый пакет.
Не вижу необходимости затягивать эту часть моего повествования. Я в точности выполнила инструкции на коробке, а потом сидела на крышке унитаза и ждала, закрыв глаза, казалось, целую вечность. А когда открыла их, на меня обрушилось облегчение. Нет, наверное, лучшее чувство. Собственно говоря, мне пришло в голову, что единственный плюс во всем этом отчаянии при мысли о возможной беременности — это осознание того, что ты не беременна, когда ты этого не хочешь. На время все ваши обычные проблемы кажутся незначительными и вполне разрешимыми в свете этой новой, невероятно огромной напасти, а потом, после того как вы попросту помочитесь на палочку, огромная проблема исчезает.
— Знаешь, — обратилась ко мне Корделия, — мы с тобой перешли к такому поведению, которое должен оценивать профессиональный психиатр.
Я кивнула.
— Это ненормально, — сказала она.
Я снова кивнула.
— В следующий раз, когда ты решишь, что беременна, вспомни, пожалуйста, о том, что ты еще ни разу не забеременела. Ты много лет занимаешься сексом, но ни разу не забеременела. Ни разу.
Она крепко обняла меня.
— Корделия? — спросила я, уткнувшись носом в ее шею.
— Да?
Я высвободилась из ее объятий и внимательно всмотрелась в ее лицо.
— Как ты думаешь, может быть, дело в том, что я не могу забеременеть?
Она дала мне пинка.
И я поехала домой.
У меня есть две теории о том, как я решилась пустить Тома обратно. Нет, только что мне в голову пришла еще одна — стало быть, теперь их три. Три теории. Первая заключается в том, что когда Том оставил меня ради Кейт Пирс, то нанес удар по моему нарциссизму, и его возвращение только утвердило меня во мнении о своей несравненной натуре, полной неисчислимых достоинств. Дженис Финкль была первой, кто использовал термин «нарциссизм» применительно ко мне. Она просто ненавязчиво и небрежно упомянула его в одной из наших бесед, словно это было совершенно естественно и мы обе давно к этому привыкли. Как будто это был один из тех очевидных фактов, которые записаны в моей истории болезни рядом с именами ближайших родственников, названием городка, в котором я выросла, или моим повторяющимся навязчивым сном о несчастном случае во время катания на лодке. После сеанса я прямиком отправилась к Барнсу и Ноблю, уселась на зеленый пятнистый ковер в отделении психологии и открыла на коленях справочник по психическим заболеваниям. Я быстро перелистала страницы, пока не добралась до раздела «Нарциссистические нарушения личности». И прочла симптомы. Три точно подходили мне, может быть, даже четыре, но для того, чтобы счесть случай клиническим, необходимо было пять. То есть я находилась в группе риска. Когда я встретилась с Дженис на следующей неделе, то буквально принялась поджаривать ее на медленном огне, выпытывая все новые подробности. Теперь в ее глазах я выглядела так, словно нарциссизм стал моей навязчивой идеей. Это было похоже на то, что у змеи развилась болезненная привязанность к собственному хвосту. Как бы это ни выглядело, я не считаю себя законченной самовлюбленной дурой — я способна распознавать чувства других людей и смотреть на вещи не только со своей точки зрения — но у меня все-таки есть наклонности к нарциссизму. А когда Том сказал, что не может жить без меня, самовлюбленная часть моей натуры прямо воспарила в небеса. Разумеется, он не может! Мой бедняжка! Это первая теория.
Вторая теория доставляет мне несколько больше беспокойства. Вероятно, вы вспомнили мои слова: мой отец бросил нас, когда мне было пять, и — как я уже писала, у меня два отца — больше не вернулся. Так что возвращение Тома стало своего рода воспроизведением главной мечты моего детства, и на каком- то глубоком уровне я не смогла противостоять ей.
Третья теория, как оказалось, была единственной, которая тогда пришла мне в голову. Она звучала так: я любила Тома. А любовь заставляет нас совершать глупости и сумасбродства. Разумеется, помешательство тоже заставляет нас совершать безумные поступки, но дело не в этом. Том вернулся. Все было не так, как я надеялась, но это «не так» я переживу. Мне никогда и в голову не приходило, что я смогу стерпеть нечто подобное, но теперь оказалось, что смогу. Поскольку в течение многих лет я приукрашивала действительность, с моей стороны было бы несправедливо ожидать совершенства. Люди совершают ошибки. Жизнь полна несправедливостей. Люди меняются.
Когда я пришла домой, Том лежал на диване с наушниками на голове. Глаза у него были закрыты, он
