пудре можно писать самые безумные слова, такие, например, как «Джесс, я люблю тебя». Можно рисовать и сердца, подобно тому, как их вырезают влюбленные на стволах деревьев… Переплетенные инициалы — Д и Л, Джесс-Луиза. Месье не замечал, как мы скатывались в беспорядок. Мужчины никогда не отдают себе полного отчета в том, что их окружает. Возможно, их глаза устроены таким образом, чтобы видеть картину в целом. Детали ускользают от них.
Мы поужинали в кухне, так как ненастье несло в сад заводскую сажу. На этом берегу Сены ветер всегда пропитан гарью, а на другом — грязно-белой пылью с цементных заводов и карьеров.
Мы сидели друг против друга. Месье не переоделся. На нем был серый костюм, белая рубашка, открывавшая его золотого оттенка шею, и ботинки двух цветов — черного и рыжеватого. Нам нечего было сказать друг другу. Удивительно, но молчание не стесняло. Во всяком случае, я не ощущала никакого напряжения.
После ужина я лениво мыла посуду, а Джесс слушал радио в гостиной. Думаю, английскую станцию. Он не стал, как обычно, пить виски. Когда я вошла, он сидел на стуле верхом, с сигаретой в зубах. Закинув руки за спинку стула, он пристально смотрел на радиоприемник, чуть прищурив глаза из-за сигаретного дыма; я не осмелилась заговорить с ним. Судя по его позе, Джесс обдумывал важное решение. А оно могло быть и благоприятным для меня.
Я прилегла на диван и стала с нежностью разглядывать его. Если бы вы знали, как он был красив в этой неподвижности, опершись подбородком с ямочкой о тыльную сторону ладони. Прямо как на картине. Я могла бы провести в ее созерцании всю оставшуюся жизнь. Через некоторое время музыка в радиоприемнике замолкла, и диктор стал лопотать новости. Я различала имена политических деятелей, заграничных и наших. Новостями Джесс не интересовался. Он щелкнул выключателем. Внезапная тишина возвратила меня к действительности.
— Гуд найт, Луиза.
— Месье!
Он даже не посмотрел в мою сторону, загасил сигарету в мраморной пепельнице и стал подниматься по лестнице. Я немного подождала, уверяя себя, что он вернется. Я верила в ночь. Когда мир опрокидывается во мглу, ход мыслей у мужчин меняется, они прислушиваются к звучащим внутри них тайным голосам. Но вот я услышала шум душа, потом скрип кровати. Тогда гостиная вселила в меня ужас. Я почувствовала себя еще более одинокой, чем когда месье Руленда не было. Поспешно закрыв на ключ входную дверь, перекрыв газ в кухне, я тоже поднялась к себе, преследуемая каким-то странным недомоганием.
Это напоминало начало гриппа, но было чем-то иным. Когда обнаженная, держа ночную сорочку в руке, я увидела себя в зеркале, то все поняла. Это было то же недомогание, что овладевало Тельмой. Не для того ли, чтобы прогнать его, она раздевалась по вечерам, а потом начинала нежиться, подобно мартовской кошке, около Джесса?
Ночная сорочка упала к моим ногам. Действуя, как автомат, я открыла дверь и пробежала два метра, отделявшие его комнату от моей. Джесс не заперся.
Он читал американскую газету небольшого формата. Когда я ворвалась, она скользнула на пол. Я оцепенела, когда Джесс хмельным взглядом уставился на мое голое тело. Инстинктивно и лихорадочно моя рука нащупала выключатель. Темнота вылечила мой внезапный приступ стыдливости, и все стало возможным.
В тот вечер я осталась с Джессом. Прижавшись к нему, я наслаждалась теплом его тела. Потом, когда прошло уже изрядное время с момента нашей близости, мне показалось, что он подавил смешок. Я положила пальцы на его губы, чтобы удостовериться — он действительно улыбался.
— В чем дело?
— Вы знаете, о чем я думаю, Луиза? О вашей матери. Она подозревала, что это произойдет, не странно ли это?
— Вовсе нет. Она с самого начала угадала, что я люблю вас.
— Вот как?
— Она сама сказала мне об этом.
— Когда вы вернетесь к ней, вы признаетесь, что я вел себя не по-джентльменски?
Когда я вернусь к ней!
Теперь я столь же исступленно хотела избавиться от опускавшейся на меня тьмы, как незадолго до того от заливавшего меня света в его комнате.
— Почему вы говорите о моем возвращении к ней?
Он заморгал глазами, пораженный моей реакцией.
— Но это неизбежно, Луиза!
— Неизбежно?
— Естественно. А я вернусь в США.
Меня удивило собственное спокойствие. Я почувствовала в себе внезапную опустошенность, отрешенность. Перед расстрелом человек должен ощущать то же абсолютное равнодушие, что позволяет ему достойно умереть.
— Когда вы уезжаете?
— Через неделю-другую, все зависит от моего начальства, но я уже подал рапорт…
— Когда?
— Вчера.
— Почему вы уезжаете?
Похоже, я заставляла его заполнить анкету. Даже голос мой звучал почти официально.
— Потому что я не могу без нее, Луиза, — вздохнул он, отворачиваясь.
Он смотрел в потолок, как в ту ночь, когда монахиня объявила ему о смерти Тельмы.
— И что вы найдете в Америке, могилу?
— И воспоминания. Мы познакомились в Новом Орлеане. Там есть дорога, около озера… Широкая дорога с отелями и бензоколонками по обеим сторонам. Она ведет в штат Миссисипи. Электрические столбы и парковки, полные брошенных подержанных автомобилей, ее не украшают. Но я предпочитаю ее Елисейским Полям, потому что там я встретил Тельму. Понятно теперь?
Я понимала, но для меня это не представляло никакого интереса. Как же настырно она вцепилась в его жизнь, эта Тельма!
— Вы не хотите взять меня с собой?
Перед ним такой вопрос не только не возникал, но, по-видимому, шокировал его как абсолютно неуместный.
— О, нет, Луиза.
— Умоляю вас! — выдохнула я.
— Невозможно!
Для него эта ночь не имела ничего общего с той первой. Он уже не видел во мне охваченную безумной страстью молодую девушку, которая отдавалась ему со всем бесстыдством невинности. Теперь я была банальной девицей на час, Шлюшкой, ничем не отличавшейся от какой-нибудь Дженнифер!
Я привстала и, вцепившись руками в спинку кровати, вылила на него всю копившуюся во мне горечь. Мне было все равно, как я выгляжу в тусклом свете лампы. Он мог сколько угодно глазеть, если это нравилось ему, месье Руленду.
— Вы жалкий тип! — ополчилась я на него. — Так я и поверила вашим слезливым россказням! Прекрасные воспоминания о прошлом — уж я-то знаю, чего они стоят.
Он был застигнут врасплох моим неожиданным нападением. Подтянув колени к груди под одеялом, он сжался, как испуганный мальчик, которому долго потакали и который вдруг понял, что перешел границы дозволенного.
— Не любовь заставляет вас вернуться, месье Руленд. Хотите узнать, что? Угрызения совести. Вы мучаетесь из-за того, что убили свою жену!
Как же чудовищно и внезапно он постарел прямо на глазах! Не знаю, возможно, так казалось из-за его несуразной позы, сгорбленной спины, но ему можно было дать сейчас лет на десять больше.
