— У меня поручение из Парижа передать вам это…
Та же самая формула в Тегеране, что и в Риме, почти такой же конверт, но зато с другим содержимым. Это пачка долларов толщиной с доброе лошадиное копыто, и все по десятке!
— Что такое? — спрашивает Толстяк.
— Чудо! — отвечаю я. — Мы с тобой попали в страну «Тысячи и одной ночи». Толстяк.
Я благодарю чудотворца, и он исчезает так же, как и возник. Громкоговоритель советует нам вернуться в дюраль. Ночь чертовски звездная.
— Чего ты там высматриваешь? — волнуется мой Колоссальный. — Ты боишься спутников?
— Я надеюсь увидеть там ковер-самолет, но на нем, наверное, выключили габаритные огни.
Толстяк хлопает себя по ляжкам.
— Ну, ты даешь, Сан-А! Разве мы видели колокола в небе над Римом?
— Нет, — соглашаюсь я, — поэтому не мешает иметь их при себе, — добавляю с намеком на чан Берю, увенчанный сомбреро с колокольчиками.
Он сначала смеется, затем его физиономия сплющивается, как коровья лепешка под колесом трактора.
— Ты это обо мне?
Путешествие продолжается. Часы бегут по звездным дорожкам, километры растворяются в Млечном пути, объявшем половину Земного шара. Берю дрыхнет, время от времени подкрепляя свой сон бутербродами.
Мы подлетаем к Карачи, когда восхитительная стюардесса с лицом желтым и круглым, как золотое блюдо с рахат-лукумом, приносит мне шифрограмму. Я благодарю и принимаюсь расшифровывать послание Старикана. На это у меня уходит добрых полчаса. А так как у меня нет от вас секретов, я с радостью делюсь плодами своего труда:
«Следов кадиллака на стоянке в Орли не обнаружено тчк Найден ваш Хелдер тчк Это богатый филателист тчк Был другом убитой азиатки тчк У него надежное алиби тчк Никаких новостей о Пино тчк Будьте осторожны во время следствия тчк Если потребуется помощь в Японии обратиться к Жильберу Рульту корреспонденту Франс-Пресс в Токио тчк Ваше дело может быть тесно связано с поджогом японского посольства тчк Удачи не тчк.»
Я перечитываю телеграмму три раза, прежде чем разорвать ее на кусочки и сжечь их, в пепельнице, вмонтированной в подлокотник кресла. Где-то в бесконечных далях рождается новый день. Пассажиры самолета мирно спят. Среди них — таинственный убийца. Но кто он? Нам во что бы то ни стало нужно его вычислить до посадки в Токио.
Да, во что бы то ни стало!
Я награждаю Берю легким шлепком. Он расшторивает один глаз и издает урчание, которое могло бы возникнуть при падении струи Ниагары в городскую канализацию.
— Что такое?
— Я только что принял решение. Толстяк.
— Мы поворачиваем на 180°?
— Нет.
— А жаль! Я думаю о Берте: она, наверное, волнуется, куда это я запропастился. Я ведь обещал ей мигом вернуться.
— Берю, мы обязательно должны найти убийцу. Мы не можем позволить себе лететь с ним в одной фанере и сидеть сложа ручки.
Толстяк приводит в действие бубенцы своего сомбреро.
— Согласен, но не вижу способа!
— А я вижу!
— Как?
— Попробую расколоть его при помощи записки.
— Как это?
— Увидишь во время следующей посадки.
— Где?
— В Калькутте.
Внимание Толстяка переключается на вопросы географии:
— Калькутта, это в Дании? — не очень уверенно спрашивает он.
— Естественно.
— Так я и думал. Что не говори, а знания остаются? Конечно, всего знать нельзя, но если уж знаешь, то знаешь!
После этих глубоко прочувствованных слов он не отказывает себе в новой порции сна. А что в это время делает ваш восхитительный комиссар Сан-Антонио, мои дорогие? Он вырывает чистый листок из своего блокнота, разрывает его на три примерно равные части и на каждой из них пишет:
«Его арестовали, когда он хотел забрать кадиллак. Все раскрыто».
Сделав это, я аккуратно складываю послания и прячу их в своем бумажнике до посадки в Калькутте.
Если остановка в Карачи длилась совсем недолго, то в Калькутте мы будем в течение сорока минут, и пассажиры воспользуются этим для того, чтобы размять ноги. Я жду пока они все выйдут, делая вид, что дрыхну, а затем оставляю записки на сидениях подозреваемых нами пассажиров. После этого я спокойно присоединяюсь ко всей честной компании в буфете. Берюрье выясняет отношения с официантом. Узнав, что мы находимся в Индии, он требует для себя антрекот из священной коровы с жареным картофелем, но негодяй-официант протестует и грозится вызвать полицию, чтобы та наказала богохульника.
Я прилагаю все усилия, чтобы уладить религиозный конфликт. Нам приходится довольствоваться стаканом молока тигрицы. Берю негодует. Он говорит, что плевать хотел на этот самолет, что путешествие слишком затянулось и что он схватил насморк. Я поднимаю его дух рассказами о стране Восходящего Солнца. Гейши, рисовая водка! От моего допинга он начинает светиться.
Мы взлетаем.
Со своего места я украдкой наблюдаю за тремя подозреваемыми. Все они реагируют совершенна по- разному. Первый, найдя записку, читает ее и подзывает стюардессу, чтобы та объяснила, что это значит. Второй, развернув записку, показывает её попутчице так, как будто не понимает по-французски и хочет, чтобы ему перевели Наконец, третий, прочитав записон, с невозмутимым видом бросает его в пепельницу.
Мне кажется, что ваш Сан-А пролетел, как фанера над Парижем. В конце концов, на что я рассчитывал? У этих азиатов — потрясающая империя над своими чувствами (империя Хиро-Хито или Шито-Крыто).
Итак, мы находимся на высоте шесть тысяч метров со спящим Берю в домашних тапочках и кучей проблем, которые нужно решить до посадки в Токио.
Что делать, когда мы прилетим в Японию? Я в полной растерянности, друзья! Представьте, что вы, пьяным в зюзю, решаетесь отправиться в путешествие, а затем, очухавшись с похмелья, не понимаете, на кой ляд вы отчудили это.
Время тянется медленно. Летать самолетами весьма приятно, но порой не хватает разнообразия. Я расслабляюсь. Думаю о своей бедняжке Фелиси, которая снова не знает, где ее сын. Правда, я ее предупредил, что могу задержаться, но тем не менее! Моя старушка наверное, ждала меня всю ночь напролет. Вот уж кто должен иметь надежный мотор, не боящийся ночных перегрузок!
Так как я незаметно задремал, меня будит легкое оживление рядом с туалетами. Стюардессы проносятся к пилотской кабине. Появляется командир корабля. Я смекаю, что здесь пахнет жареным и поднимаюсь, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте. С первого взгляда я понимаю, что тревога мисс
