Помещение агентства «Франс-Пресс» находится по соседству с редакцией крупной токийской вечерней газеты «Нерогоносктобдит».
Меня встречает восхитительная блондинка, чей взгляд игрив, как неотредактированное издание Гамиани. Я спрашиваю, француженка ли она, что, впрочем, абсолютно излишне, так как и слепой сразу поймет, что эта мышка с головы до пят славная дочь Парижа.
Она кокетливо, чудесно и обворожительно одета в легонький костюмчик-двойку с альковами, от которых так и хочется найти застежки.
Она заверяет меня в своей принадлежности к французской столице; подтверждает, что я — ее соотечественник и что месье Рульт будет очень рад принять меня, для чего мне достаточно показать свою визитку.
Вместо своей визитки я отделываюсь полицейским удостоверением. Малышка смотрит на него, хмурит бровки, окидывает меня удивленным и одновременно заинтересованным взглядом, после чего удаляется, выписывая своей ломбадкой цифру 8.888.888.888 в благоухающем воздухе приемной.
Спустя двадцать три секунды меня принимает Рульт (я предпочел оставить Берю за дверями приемной).
Это крепкий парень с серебрящимися висками. — Атлетичный, симпатичный и жизнерадостный, он протягивает мне ладошку шириной с капустный лист и восклицает:
— Привет французским легавым, прибывшим покорять Японию!
Мы обмениваемся теплым хрящепожатием, после чего он кивает мне на кресло и подталкивает ко мне коробку с сигаретами, огромную, как сундук иллюзиониста.
— Вы курите?
— Иногда, но никогда не сосу заводские трубы, — улыбаюсь я в ответ.
Он смеется и хлопает меня по спине. У меня стальные мышцы, во мне требуется напрячь свою стальную волю, чтобы сдержать стон.
— Пропустим по глоточку?
Я отвечаю: «с удовольствием», спрашивая себя, что он имеет ввиду под «глоточком».
Рульт отодвигает картину на стене. Оказывается, что это дверца, хитроумно срывающая содержимое маленького бара.
Он берет два больших стакана, наполняет их на две трети виски и протягивает мне один из них.
Я говорю ему, что явился от Старикана. Корреспондент ничуть не удивлен. Он лукаво подмигивает мне.
— Я вас ждал… Ощипанный дал мне телеграмму. Мне кажется, что я должен обязательно помочь вам. В чем загвоздка?
— В моих мозгах, — говорю я. — Вот уже два дня, как они объявили сидячую забастовку.
— Вздрогнем, чин-чин! Я вас слушаю!
— Яп-яп! — отвечаю я.
Он хохочет от всей души, демонстрируя мне универсальную клавиатуру с тридцатью двумя клавишами из натуральной кости, а затем опрокидывает свой стакан так, как если бы в нем была чистая прохладная вода и, не откладывая в долгий ящик, наполняет его вновь.
Я принимаюсь излагать ему все дело от А до Я. Он слушает, урча, как мишка-сладкоежка в предвкушении бочонка меда. «Как только едва», как говорит Берю, я заканчиваю, Рульт щелкает пальцами.
— Покажите мне этот конверт.
— Повинуюсь.
Он берет бум-конверт, осматривает его так же, как это недавно делал книготорговец, морщится и возвращает мне.
— Надеюсь, что вы сейчас не сделаете себе харакири? — спрашиваю его я.
Рульт качает головой.
— Конечно, нет. Но должен сказать вам, что не понимаю того, что на нем написано. Кажется, это действительно японский, но древний японский язык…
— Древний! Но конверт-то с маркой!
— Эта марка мне незнакома. Жаль, что печать почти не видна, и нельзя прочитать дату, это могло бы помочь нам.
Он с удивлением смотрит на меня и спрашивает:
— О чем вы думаете, дорогой комиссар?
А я думаю о том, что парень Хелдер, который обхаживал японочку, укокошенную Фузи Хотьубе, является экспертом филателии. Не играет ли эта загадочная марка на еще более загадочном конверте ключевую роль в этом таинственном деле?
— У меня голова идет кругом. Это японское приключение — настоящая китайская головоломка.
Рульт наливает очередную порцию гари в мой сосуд.
— Послушайте, приходите-ка этим вечером к моей славной подруге, мистресс Ловикайфмен. Она устраивает небольшой прием, на который приглашен профессор Ямамототвердолобо, специалист по древним языкам. Вы сможете обратиться к нему с вашим непонятным дельцем.
Тут он ненавязчиво меняет тему.
— Даже если профессор и не сможет вам помочь, вы не пожалеете об этом вечере, так как с Барбарой не соскучишься. Ее муж работал в американском посольстве. Два года тому назад он скончался от удара бамбуковой палкой одного не в меру ретивого студента-анархиста. Барбара не захотела вернуться на родину. Она решила развеять свою тоску в этой стране, и я, как могу, помогаю ей в этом.
Я говорю «о'кей». Он дает мне адрес своей подружки, и я оставляю его на произвол секретарши.
А секретаршу уже вовсю охмуряет Берюрье. Вы можете смело смотреть на эту крошку под любым углом, она фотогенична по всей длине своих линий: миндалевидный разрез глаз, район талии в форме Х и грушевидные литавры. Для того, чтобы они были перпендикулярны позвоночнику, ей не нужно становиться на четвереньки или надевать бюстгальтер из железобетона.
— Ваш друг на редкость хорошо для японца говорит по-французски, — замечает она.
Толстяк адресует мне красноречивый взгляд за ее спиной, и я прихлопываюсь. Выйдя на улицу, он объясняет мне:
— Из-за своей желтизны я сказал ей, что — местный, ну, сам понимаешь. Она уверяла меня, что я похож на японского актера Ниш-тяк-внатуре. Прикольная кликуха, да?
Окрыленный счастливыми мгновениями, проведенными наедине с красоткой секретаршей, он безудержно тараторит:
— Но я не стану спешить с заявлением о том, что мне удалось покорить эту сияющую вершину.
— Ты прав, не стоит спешить, иначе ты рискуешь угодить в пропасть забвения.
— Ну и ну! Не хватало, чтобы ты начал выражаться, как японцы!
На этот раз, вместо того, чтобы искать такси, я иду в агентство «Хертц» и беру напрокат машину. Это замечательный Катчеворно — последний писк автомобильной моды. После этого я направляюсь я Кавазаки. Мы проезжаем богатые кварталы, затем менее богатые, и, наконец, бедные и совсем бедные, прежде чем попасть в супербедные. Удивительная вещь, но даже в самых забытых Богом уголках японцам удается сохранить чистоту. Это самая вымытая нация в мире, так как ее представители моются не менее одного раза в сутки.
Через час мы приезжаем в Кавазаки и каким-то чудом сразу же попадаем на улицу Фузи Хотьубе. Он поселился в довольно представительном квартале. Перед нами старая Япония. Восхитительные сады с искусственными ручейками и карликовыми кедрами, картонные домики, маленькие мостики, узенькие аллеи, посыпанные изумрудным гравием, чуете?! Берю полностью очарован.
— Эх! Увидела бы все это моя Толстуха! — вздыхает он.
Я притормаживаю и вскоре нахожу дом захаракиренного в самолете. Это изумительное сооружение, возвышающееся посередине любовно ухоженного сада, который отделен от улицы оградой высотой тринадцать сантиметров. Мы перепрыгиваем через нее на одной ножке и устремляемся к двери.
