— У американки. В таком виде ты можешь официально представить меня как своего старого японского друга.
— Но…
Он преграждает мне вход в такси.
— Послушай-ка меня, Сан-А. Со мной такие штучки не пройдут! Ты втянул меня в эту дребедень, не спрашивая моего желания. А теперь собираешься идти развлекаться без меня. Накось выкуси!
В глубине души я чувствую, что бедный Толстяк прав.
— Ты не можешь выдавать себя за японца, так как не знаешь языка.
— Ну и что? Я ведь говорю по-французски.
— Да, но на этой вечеринке будут и японцы. Если они обратятся к тебе на японском, ты мигом сядешь в лужу.
— Ладно, я скажу им, что китаец, какая разница! Вперед!
Как убедить этого упрямца? Я уступаю, и мы отправляемся в путь.
Миссис Ловикайфмен занимает роскошные апартаменты в современном здании. Нас встречает слуга в белой куртке и провожает в огромный салон, где хозяйка дома восседает на диване, предназначенном для военных маневров, в компании трех джентльменов.
Как я узнаю чуть позже, миссис Ловикайфмен никогда не приглашает к себе женщин. Она — женоненавистница и любит единолично блистать в окружении воздыхателей всех возрастов и профессий. Это крупная женщина примерно сорока лет, рыжеволосая, с горящим взглядом, полными губами, смехом, способным разрушить вдребезги структуру кристалла, резкими жестами и непредсказуемым поведением. И без психоаналитических сеансов профессора Ляпетриш из Трепанского университета серого вещества ясно, что эта жизнерадостная вдовушка совершенно чокнутая и киряет, как полк поляков.
Рульт уже на месте и уже бухой, так как успел швырнуть пару бутылок виски в качестве аперитива.
— Гляди-ка, златокудрая! — рокочет он. — Дарлинг, я представляю тебе комиссара Сан-Антонио! Ходячая легенда французской полиции! А это Барбара, Сан-А. Лучшая шмара Соединенных Штатов и их окрестностей! Можешь поцеловать ее, она это любит!
Я вхожу в контакт, и как вы можете предположить, дорогие дамы, довольно плотный. Я награждаю Барбару парижским засосом, который, кажется, приходится ей по вкусу, а чтобы дать мне понять это, она обвивает руками мою шею и скользит своей ногой между моими.
Рульт хлопает себя по ляжкам.
— Ну что, признайся, не ожидал такого феномена?! — горланит он, продолжая прихлопы.
Вот он уже со мной на «ты». У меня складывается впечатление, что я давным-давно знаком с этим парнем.
— Я обычно предпочитаю быть действующим лицом, а не статистом, — отвечаю я.
Наконец, хозяйка вспоминает о соблюдении приличий и начинает номер под названием «представление гостей». Мне показывают профессора Ямамототвердолобо, старика, морщинистого, как древний пергамент, который абсолютно естественно диссонирует с этим пьяным балаганам. Затем мне представляют старикашку-америкашку с мурлом измятым, как автомобиль для гонок со столкновениями.
— Папаша Хилджон! — объявляет Рульт. — Старый бродяга, который сколотил себе состояние в Токио, продавая брелки в форме атомных бомб.
А вот Тай-Донг-Педхе — блестящий таиландский актер, который сделал головокружительную карьеру в Японии, играя филиппинцев.
Я едва успеваю пожимать хрящи присутствующих.
— Дорогая Барбара, — говорю я, — я отважился привести к вам своего близкого друга, Бе-Рхю-Рье, который сгорал от желания познакомиться с вами.
Присутствующие разражаются смехом. Толстяк хмурится и вопросительно смотрит на Рульта.
— Я извиняюсь, Сан-А, — говорит Рульт, — но по-японски Бе-Рхю-Рье значит «цветок сурепки в винном соусе».
Толстяк громко смеется.
— Согласитесь, что это весьма кстати. Получается, что у моего папаши предки были японцами.
Виски начинает литься рекой, и надо быть чемпионом по сплаву, как говорит Берю, уважающий массаж почек, — чтобы преодолеть пороги от Ни до Гара целым и невредимым. Все начинают постепенно надираться и довольно откровенно массировать ягодицы Барбары.
В какой-то момент профессор-японец начинает пристально наблюдать за Берю. Пронзительность его взгляда начинает беспокоить Толстяка.
— Что это бороденка так дыбает на меня? — волнуется мой приятель.
— Я изучаю его морфологию, — успокаивает нас Ямамототвердолобо.
И продолжает болтать по-японски с вопросительной интонацией.
— Чего? — недоумевает мой корифан. — Так, значит, вы не говорите по-японски?
— Я — китаец!
Старикан спокойно переходит на китайский. Непонимание Толстяка от этого лишь возрастает.
— Вы не говорите и по-китайски?
— Ну…
Но ученые подобны юнцам, которым стоит лишь где-то случайно прикоснуться к трусикам ровесниц, как они не могут успокоиться, пока не прикоснутся к тому, что под ними, если я осмелюсь на такое сравнение21.
— Сеньор Бе-Рхю-Рье, говорите, пожалуйста, на своем родном диалекте, а я попытаюсь определить, откуда вы родом.
Толстяк обалдело смотрит на меня, однако берет себя в руки и изрекает:
— Откеда скандехался этот долдон на мою макитру?
Ямамототвердолобо хмурит свои тонкие брови, впадает в транс и начинает испускать возгласы «ойя, ойя», как если бы он словил сомнительный кайф. Но в конце концов, разочарованно качает головой.
— Я тщетно тешил себя надеждой, что знаю все диалекты Азии. Вынужден признаться, что не знаю этого языка.
— С таким чаном это те не в догон!
— Откуда же вы? — стонет старикан.
— Не заставляй профессора мучиться догадками, — протестую я.
И спешу добавить:
— Он родом из Монголии.
— Но я знаю монгольский язык!
— Да, но из внешней Монголии.
— Я знаю и этот диалект.
Берю выходит из себя, да это и немудрено после восемнадцати стопариков виски:
— Я из настоящей вешней Монголии, целиком вешней, моей, ик, Монголии! А теперь смени пластинку, папаша, в натуре, ты мне давишь на эндокринку!
Все хохочут. Нам подают ужин. Слуга приносит каждому по блюду с хрумкой. Все начинают жевать. Малышка Барбара оказывается великой искусницей в применении двух своих полусфер и их ближайших окрестностей. Она закладывает в свое декольте шикарные паштеты и вынуждает нас лакомиться ими на месте. Мне еще не приходилось клевать с таких литавр. Я начинаю отдавать себе отчет в том, что мне не удастся рассказать вам этот эпизод до конца, мои дорогие бедняжки-читательницы. Скажу лишь, что даже у пожарников из Шампюре кишка тонка, чтобы укротить это пламя.
Наступает праздник на улице вешнего монгола. Это не какой-нибудь монгол-гордец! У Толстяка блудливая арапка22. Американка сладострастно повизгивает. Ей попался первоклассный дегазатор, пардон, дегустатор! Берю и так обожает штефку, ну а пошамать из декольте зажигательной дамочки — это апофеоз его аппетитов! Он напрочь забывает рецепты Раймона Оливера. Между прочим, такой урок по телеку произвел бы настоящий фурор! Представьте-ка себе знаменитого Раймона, дегустирующего подобным образом свои блюда со сногсшибательной Картин; вот бы
