Итак, однажды утром мы по доброй воле вышли из убежища и прошли через сады аббатства к воротам.
Я не выказывала страха, и Бесс с Сесили тоже не должны были выказывать его, я их об этом предупредила: мы должны вести себя соответственно положению тех, кем мы и являлись, — величайших леди королевства.
Все должно было получиться, однако торжественные клятвы и заверения, письма и послания, весь здравый смысл и доводы не могли заглушить моих страхов. Что, если я предаю своих девочек врагам, точно так же, как предала Дикона? Мартовский ветер был не холоднее моего страха, и я дрожала.
Привратник сделал шаг назад, чтобы выпустить нас: я остановилась поблагодарить его и дала ему золотой. Я не позволяла ни одному человеку забыть, что мы царственные особы, даже самым ничтожным из тех, которые некогда были моими подданными.
Потом он открыл ворота, и мы увидели то, что находилось за ними.
Меня окатило маленькое облегчение после всех пережитых страхов: все воины, кроме горстки, ушли, а оставшиеся не были охранниками, они сидели верхом, построившись для эскорта.
«Достаточно, чтобы быть в безопасности, но слишком много, чтобы ехать быстро», — сказал бы Эдуард.
Память обожгла меня.
Когда мы вышли на простор, ветер подхватил наши обтрепанные плащи и начал так хлестать по лицу, что Бриджит расплакалась. Катерина уставилась на охотничьих собак, разносчиков и суетящихся оруженосцев, потому что едва помнила, как все это выглядит. Бесс подняла Бриджит и дала ей конфету.
Единственный человек, ожидавший возле лошадей, не был солдатом.
— Господин Несфилд?
— Госпожа Елизавета, добро пожаловать, — произнес он, изображая поклон. — Уверен, вы не сочтете наше путешествие слишком утомительным.
Я воздержалась от ссоры из-за того, как он ко мне обратился, но посмотрела ему прямо в глаза. Мне нужно было знать, как далеко отсюда нас будут держать. Если я узнаю это, я узнаю многое другое.
— Мне не сказали, куда мы направляемся. Почему?
Он не ответил на мой вопрос, сказав только:
— Лишь до моего манора Хейтредсбури. Моя обязанность — позаботиться о том, чтобы вам и вашим дочерям было удобно под моим присмотром.
Я почувствовала себя смелее: насколько я помнила, Хейтредсбури и вправду был всего лишь манором, а не устрашающим замком, где нас могли бы спрятать. Но он находился далеко в Уилтшире, в трех днях пути отсюда, или даже дальше, и ни одна из нас не готова была к такому путешествию.
— Мои младшие дочери нездоровы. Им понадобится отдых.
Несфилд указал на что-то за своей спиной.
— Как видите, они могут путешествовать в этих носилках. Мне приказано как можно быстрей добраться до Хейтредсбури, а для этого нужно ехать верхом. Вам не следует бояться: лошадьми будут управлять верные люди.
Мне пришлось прикусить язык, чтобы не спросить его, какой опасности он думает избежать, заставляя нас путешествовать быстро. Это было бы невежливо — затевать ссору с тюремщиком, но находиться под чьим-то надзором было все-таки трудно. Мы отвыкли от этого в убежище. Теперь же нас связывал приказ Ричарда Глостера, мы больше не имели свободной воли.
Мы ехали по Петти-Франс.
Несмотря на гнев и страх, я, сидя верхом на лошади под широким небом и видя, как перед нами разворачивается дорога, ощутила подъем духа.
Как только Вестминстер остался позади, появились торчащие из травы под оградой примулы, бледные, как солнечный свет. Мы приблизились к Рыцарскому мосту.
Но мы по-прежнему оставались узницами, хотя и не такими, какими были в убежище. Судя по крепко сжатым губам и молчанию, Несфилд не был тюремщиком, который легкомысленно относится к своим обязанностям. Неважно, я и сама могла молчать, потому что знала: Генрих Ричмонд тоже выжидает своего часа и строит планы на будущее.
На Михайлов день Бесс и Сесили было велено явиться ко двору.
Несфилд разрешил нам подойти к воротам, чтобы попрощаться, хотя и без больших церемоний. Было холодно, и Бесс не терпелось отправиться в путь. После того как мы обнялись и они заняли место позади грумов, я стиснула руки малышек, потому что не могла больше держать моих старших девочек.
Что это было за прощание? Рассудила ли я правильно, будут ли они в безопасности?
Мужчины приносят клятвы перед Богом и людьми: кто может сказать, когда эти клятвы будут нарушены?
«Господи, пусть я поступила правильно, — молилась я. — Господи, сохрани их и пошли им здоровья и счастья».
— Мадам, вы делаете мне больно, — сказала Анна, пытаясь вытащить ручку из моей.
— Прости, — ответила я.
Лошади исчезли за поворотом, и только по тихому звону стали было ясно, что они еще не уехали далеко.
— А теперь пошли в дом. Сейчас слишком холодно для маленьких девочек.
Проходили дни, полные скуки ведения домашнего хозяйства, которое не было моим. До меня не доходило никаких новостей, не подвергшихся цензуре, и я могла только молиться, чтобы Бесс и Сесили были в безопасности, и верить, что Ричард не отречется от своей клятвы.
Мой брат Эдуард написал: Ричарду нужнее уважение могущественных людей, перед которыми он поклялся, чем смерть Бесс и ее сестры, и мне приходилось довольствоваться этим утешением. И младшие девочки остались со мной.
Перед Мартыновым днем ударил первый жестокий мороз.
Секретарь Несфилда принес мне письмо от Бесс, и я устроилась на скамье у очага, чтобы прочитать его. Конечно, оно было не запечатано, и я знала, что его уже прочитали. Ничто не могло попасть к нам, не подвергнувшись предварительному осмотру.
Со скотного двора донесся вопль — длинный и пронзительный, как будто кричал человек. Бриджит ударилась в слезы, Анна уронила на пол пяльцы.
— Это всего лишь свиньи, — сказала я, когда прислужница подошла, чтобы утешить Бриджит леденцом. — Подними свою работу, Анна.
— Мне это не нравится, — заявила Анна.
— Этого не избежать, иначе откуда бы у нас зимой бралось мясо? Все скоро закончится.
— Колбасы! — закричала Катерина. — Мадам, можно я пойду посмотрю?
— Нет. Тише.
— Но там будет кровь! Много крови!
— Нет. Успокойся, дочь. Это неподобающее зрелище для принцессы.
Снова раздался визг.
Бриджит подняла глаза, но на этот раз не расплакалась. Она вынула изо рта леденец, уставилась на него, словно решая, в силах ли он ее защитить, и снова сунула его за щеку.
Вместо нее начала плакать Анна.
— Бедные с-свиньи. Им, наверное, так больно.
— Зажми уши, — сказала я. — То, чего нельзя исправить, всегда можно перетерпеть.
— Не получается, мадам. Никак не получается. Я все еще слышу визг, как в ночном кошмаре.
Мне слишком хорошо известно, что можно услышать в ночном кошмаре.
— Тогда иди сюда и спрячь голову у меня на коленях.
Я погладила дочь по голове и снова начала читать письмо Бесс. В нем не было ничего такого, что могло бы встревожить самого строгого тюремщика. Письмо начиналось, как положено, с представлений мне,
