было у Наруза. Денег сторожа брать не захотели — это принесло бы им несчастье. Нессим даже принялся кричать на них, совершенно выйдя из себя, но они стояли на своем, упрямые как мулы, и ни за что не хотели приступать к работе, не получив вперед положенной по обычаю платы. В конце концов и Нессиму, и Бальтазару, чтобы расплатиться с ними, пришлось расстаться с собственными костюмами. Неловко поводя плечами от налетающих откуда-то изнутри холодных сквознячков, они облачились в залатанное Нарузово рванье — плащи висели на их высоких худых телах, как мантии на оксфордских выпускниках. Но как бы то ни было, церемонию следовало завершить к утру, с тем чтобы на заре снести тело к церкви и там похоронить, — иначе плакальщики могли тянуть представление свое до бесконечности: в прежние времена поминки длились до сорока дней! Еще Нессим приказал сделать гроб, и погребальным плачам всю ночь задавали ритм молотки и пилы — со двора колесника прямо за стеною дома. Сам Нессим вымотался уже совершенно и дремал теперь урывками на стуле, просыпаясь через каждые десять минут то от очередного всплеска причитаний, то от необходимости решать какую-нибудь неотложную проблему, перепорученную было слугам, но непременно требовавшую, как всегда, его личной санкции.
Заунывное пение, неровный розовый свет свечей, шероховатый посвист губок и хруст щетины на мертвом лице под лезвием бритвы. Боли он уже не чувствовал, одна только невероятная усталость и пустота. Звук падающих капель и мягкий шепот губок, обтирающих мертвое тело брата, казались частью новой, пока еще незнакомой структуры мыслей и чувств. Резкий выдох сторожей, перевернувших тело на живот, и звук перевернутого тела. Мягкий тусклый звук, с которым падает тушка мертвого зайца на кухонный стол… Его передернуло.
Наконец Наруз, обмытый, умащенный маслом и душистой водой (розмарин и тимьян), лег спокойно и праздно в грубой работы гроб, одетый в саван, который он, как всякий копт, хранил в шкафу на этот самый случай, — льняной белый саван, обмытый когда-то в водах реки Иордан. У него не было дорогих камней и богатой одежды, чтобы взять их с собой, но Бальтазар свернул в кольца длинный, весь в пятнах крови бич и положил ему под подушку. (На следующее утро слуги притащили к дому труп бедолаги, чье лицо Наруз превратил в буквальном смысле слова в кашу ударами этого самого бича; кто-то видел, как этот человек выбежал из посадок, упал, уже без памяти, в канал и там утоп. Бич сделал свое дело безупречно, труп так и не сумели опознать.)
Основная часть работы была завершена, оставалось только ждать зари. В комнату, где лежал Наруз, снова впустили плакальщиц, и опять они завели под рокот тамбуринов свой бесконечный, полный страсти хоровод. Бальтазар засобирался уезжать, больше он ничем не мог помочь. Вдвоем они прошли через дворик рука об руку, медленно, опершись друг на друга, как пьяные.
«Встретишь у переправы Клеа, отвези ее домой», — сказал Нессим.
«Отвезу, конечно».
Они все так же медленно пожали друг другу руки и обнялись. Потом Нессим, зевая, передергиваясь дрожью, повернул обратно к дому. И, сонный, сел на стул. Пройдет три дня, прежде чем дом очищен будет от печали и душа Наруза стараниями попов будет «отослана прочь». Но сперва — длинная, без порядка и строя процессия с факелами и флагами, рано на заре, и женщины с черными от сажи лицами, похожие, как никогда, на фурий, будут драть на себе волосы. Низкий, рокочущий бас дьякона: «О Господи, помяни мя во Царствии Твоем». Затем на холодном полу церкви комья земли дождем падают на бледное лицо Наруза, а голоса поют «Прах к праху», и волнами накатывают фразы, отпевающие его от земли — к небесам. Металлический визг шурупов, когда опустят крышку. Он видел все до последней детали, сидя в полудреме у грубо тесанного гроба. О чем, крутился у него в голове вопрос, грезит Наруз теперь, положив под голову свой длинный, кольцами свернувшийся бич?
Примечания
Уильям
Томас Эдвард
Примечания
1
Имя доброго гения (греч.).
2
Роман должен быть рассказан (фр.).
3
Стреляные, хитрые, пуганые (фр. ). Здесь и далее примечание переводчика.
4
Нравы (фр. ).
5
Здесь: приношение по обету (лат. ).