виделась с Вероникой Роговец.
– С чем тебя и поздравляю, – буркнул он и чуть дернул головой, стряхивая ее руку со своего лица.
– Ты зря веселишься, Веня. Эта идиотка рассказала оперу с Петровки о том, что произошло в «Статусе». Она даже припомнила фамилию Синицына. Не помню, говорила я тебе или нет, но опер этот – непосредственный подчиненный Кротова.
– Ну и что? Кто такой Кротов?
– Веня, Веня, – она грустно покачала головой, – полковник милиции Сергей Сергеевич Кротов – муж Полянской. Правда, сейчас он в Лондоне, но вернется очень скоро. И тут же услышит от своей любимой жены массу любопытного. Ты думаешь, он останется равнодушен?
– Нет, Регина, я так не думаю, – он вздохнул и откинулся в кресле, – чего ты от меня хочешь?
– Венечка, я хочу, чтобы ты сосредоточился. Все это очень серьезно. А ты отключился в самый ответственный момент. Завтра ты начнешь опять биться в истерике, вздрагивать при появлении очередного сопляка журналиста, зеленеть и шептать: «Регина, я умираю!» Веня, об этом уже говорят, это уже обсуждается вовсю. Завтра утром у тебя прямой эфир на ОРТ. Где гарантия, что ты не сорвешься?
– Я не сорвусь, – сказал он спокойно и твердо, – можешь не волноваться.
– Откуда такая уверенность? Еще вчера…
– Регина, я не сорвусь в прямом эфире, – повторил он и взглянул ей в глаза.
Секунду они молча смотрели друг на друга, и Регина вдруг с удивлением поняла, что нет, он и правда не сорвется. Что-то случилось с ним. С того проклятого дня, когда появился в зале для прослушивания Синицын, Регина ни разу не видела своего мужа таким спокойным и уверенным.
Час назад, тщательно обшарив салон старого «Мерседеса», она нашла там одинокую дамскую перчатку, черную, кожаную, маленького размера. Перчатка эта могла налезть только на очень тонкую руку.
– Венечка, – прошептала Регина и осторожно коснулась губами его губ, – как я люблю, когда ты такой…
– Какой? – спросил он, чуть отстраняясь.
Но она не ответила. Она медленно и нежно скользнула губами по его груди, расстегивая пуговицы рубашки, одну за другой. Сначала он сидел как изваяние, с застывшим и отрешенным лицом. Но все-таки ей удалось расшевелить его. Он закрыл глаза, она почувствовала, что сердце его забилось чаще, руки и губы ожили.
Он никогда еще не был так нежен и нетороплив. Все происходило словно на замедленной кинопленке. Они упали на толстый ковер, прямо в гостиной, забыв о том, что не заперта дверь и в любой момент может войти кухарка или горничная. Регине показалось, что время остановилось. Она с удивлением поймала себя на том, что впервые за многие годы ей не надо контролировать своего мужа, не надо быть настороже и следить за его состоянием, особенно к финалу, когда он начинал дышать быстро и часто и руки его в любой момент могли потянуться к ее горлу. Впервые она могла расслабиться по-настоящему, ибо все эти годы даже в постели она оставалась врачом, а он пациентом – опасным и непредсказуемым.
И она расслабилась. Ей стало хорошо, как никогда в жизни. Она шептала ему какие-то быстрые, бессмысленные слова, он что-то шептал в ответ, она не прислушивалась…
Глубоко дыша, не чувствуя ничего, кроме сладкой, летящей слабости, она открыла глаза и увидела его лицо. Его веки были плотно сжаты, рот приоткрыт.
– Лена… – произнес он медленно и внятно.
Майкл не спал. Он смотрел телевизор, то и дело щелкая пультом управления, перепрыгивая с одного канала на другой. Он не понимал ни слова, но хохотал до слез. Особенно забавляла его русская реклама, сделанная по образцу американской, но с точностью до наоборот. Шоколадки и шампуни рекламировались актерами с такими омерзительными лицами и голосами, словно кто-то нарочно отговаривал покупать, употреблять и вообще пользоваться чем бы то ни было. Это было похоже на антирекламный терроризм.
«Русские так торопятся наверстать упущенное, – думал старый профессор, – что забывают о здравом смысле. Они несутся сломя голову вдогонку за капитализмом и демократией, как маленькие дети, разбивая колени и локти на бегу…»
Почувствовав, что глаза слипаются, он взглянул на часы. Было без четверти два. Майкл выключил телевизор, принял душ и, отправляясь спать, вспомнил, что надо закрыть нижний замок. Он подошел к двери, протянул руку, и в этот момент ему показалось, что за дверью кто-то есть. Он услышал тихий скрежет в скважине верхнего замка.
– Лена? – громко позвал он. – Это ты?
Скрежет прекратился. Стало тихо.
– Кто здесь? – Майкл прильнул к дверному глазку, но на площадке было пусто.
Кроме двух замков, была еще задвижка. Майкл щелкнул ею, потом быстро закрыл дополнительный замок. В верхней скважине опять что-то заскрежетало.
– Если вы грабитель, я вызываю полицию! – громко предупредил профессор.
Разумеется, никакого ответа не последовало. Майклу стало не по себе.
«Какая полиция? – подумал он. – Я не знаю номера, и вряд ли там кто-то говорит по-английски».
Человек за дверью стоял и не уходил.
– Уходите сейчас же! Слышите?
«Если он и слышит меня, этот странный грабитель, то вряд ли понимает, – решил Майкл, – вряд ли он владеет иностранными языками. Интересно, он так и будет стоять под дверью? Я ведь не могу лечь спать, не убедившись, что он ушел».
– Если вы решили ночевать у этой двери, я действительно вызову полицию, – сказал он громко. – Вы, вероятно, думаете, что я не сумею сделать этого, так как не говорю по-русски? Ошибаетесь. Я найду способ, – все это было сказано скорее для самоуспокоения, чем для устрашения неизвестного за дверью.
Послышался собачий лай. Щелкнул замок. Майкл опять припал к дверному глазку. Из квартиры напротив вышел мужчина с толстым боксером на поводке. Последовал звук движущегося лифта. Собака еще раз гавкнула, мужчина произнес несколько слов по-русски. Грохнула дверь лифта, и Майклу показалось, что мужчине ответил женский голос. Или вообще никто не ответил? Просто хозяин обращался к своему псу? Пространство возле лифта не просматривалось через глазок…
«В любом случае, – подумал старый профессор, – если кто-нибудь и стоял у двери, то сосед с собакой наверняка спугнул злоумышленника».
На всякий случай он подошел к кухонному окну, которое выходило во двор. В ярком фонарном свете Майкл разглядел мужчину с собакой и высокую женщину в темном пальто. Она вышла из подъезда вместе с мужчиной и направилась в противоположную сторону.
Когда Регина услышала из-за двери английскую речь, она нервно усмехнулась. Она представила себе, какой получился бы конфуз, если бы она все-таки вошла в квартиру со своим пистолетом, но вместо Полянской обнаружила бы там пожилого американца.
«Ньюйоркец, с высшим образованием», – механически отметила она про себя, слушая испуганные обещания вызвать полицию и осторожно вытаскивая отмычку из замка. Она едва успела убрать руку со связкой отмычек в карман пальто и шагнуть к лифту. Из квартиры напротив вышел мужчина с боксером.
Она вызвала лифт. Боксер дернул поводок, оскалился и гавкнул. Регина вздрогнула.
– Гарри, нельзя! – прикрикнул на пса хозяин. – Не бойтесь, он не кусается, – обратился он к Регине, вежливо пропуская ее вперед.
– А я и не боюсь, – ответила она и попыталась улыбнуться.
В лифте было зеркало, и собственная улыбка показалась Регине натянутой, какой-то резиновой.
«Надо взять себя в руки, – думала она, – да, у меня опять ничего не вышло. Идея была неплоха – просто войти в квартиру и выстрелить в упор. Просто войти и выстрелить… Если бы это было так просто! Можно считать, мне повезло. Если бы этот смешной американец не подошел к двери именно в тот момент, когда я пыталась ее открыть, мне пришлось бы как-то выкручиваться и я бы очень здорово засветилась. А возможно, пришлось бы убить совершенно постороннего человека, иностранца. Нет, определенно, каждый должен заниматься своим делом. Хватит играть в эти бандитские игры, надо обратиться к профессионалу.
