Ты молодая красивая женщина, и мы с тобой, в конце концов, не чужие люди. Ну что вы оба раздуваете из этого драму? Он-то понятно, сам слаб на передок, а потому ревнив до истерики. Но ты?!
– Егор, давай не будем обсуждать моего мужа. Мне это неприятно.
– Ну хорошо, хорошо, как скажешь. – Он обнял ее за плечи и поцеловал в висок.
Это вышло вполне естественно, по-дружески. Но Глебу Калашникову, который в этот момент стоял на балконе и смотрел на площадку перед гостиницей, так не показалось.
Позже, в Москве, Баринов сам понял, что заигрался. При желании Калашников мог ощутимо подгадить. Не стоило его злить. Но очень уж хотелось. Впрочем, ладно. Ну, было и было, позабавился, пошалил на отдыхе. Проехали.
Завертелась обычная московская жизнь, и очень скоро Баринов вообще забыл про теплый остров Тенерифе, про Катю Орлову и ее ревнивого мужа.
Месяц назад они встретились с Глебом Калашниковым в буфете Госдумы. Там было пусто, депутаты разъехались на летние каникулы. Баринов подумал, что такая встреча – хороший повод снять неприятное напряжение, которое возникло между ним и луньковским казинщиком зимой на Тенерифе. Ну зачем, в самом деле, иметь лишнего потенциального врага? Повод для вражды ерундовый, времени прошло достаточно. С людьми Лунька лучше дружить, чем ссориться.
Калашников, судя по всему, тоже успел забыть, как скрипел зубами на Тенерифе. Егору Николаевичу даже показалось, что он обрадовался встрече. Они стали болтать приветливо и непринужденно, как старые добрые знакомые, обменялись парой свежих анекдотов.
Мягко и ненавязчиво Калашников перевел разговор на проблемы с налогами, и Егор Николаевич смекнул, почему казинщик оказался таким незлопамятным. Ему надо было срочно, в течение нескольких дней, пробить статус культурной организации для «Ассоциации свободного кино». Для Калашникова, человека с крепкой деловой хваткой, материальные вопросы были важней личных страстей и мужских амбиций. Это вполне естественно, иначе не стоит соваться в бизнес.
В принципе Егор Николаевич мог помочь, он и помог бы, но только не сейчас. Как назло, именно сейчас он хлопотал в том же направлении для другого предпринимателя, избавлял от налогового бремени другую коммерческую структуру. Такого рода услуги можно оказывать без риска для себя достаточно редко, с большими перерывами. И он предложил Калашникову подождать до осени, а там видно будет. Он не сказал ни да, ни нет, ничего не пообещал, но и не отказал.
На том они расстались, вполне мирно. А потом проблема с «Ассоциацией свободного кино» решилась сама собой, сверху, и Егор Николаевич подписал необходимые бумаги уже без всякого риска, с чистой душой.
Однако теперь, когда кто-то заказал Калашникова, Егор Николаевич каким-то странным образом попал в список подозреваемых. Советнику президента нечего было делить с убитым казинщиком. Совершенно нечего. Никаких точек соприкосновения, кроме давнего романа с Катей и этой «Ассоциации», у них не было и быть не могло. В чем же дело? Откуда ветер дует?
Лунек никогда не страдал мнительностью. Он не стал бы просто так, на всякий случай, подозревать Баринова. Были у него какие-то серьезные основания. Очень серьезные, судя по тону, в котором он вел разговор. Получается, кто-то здорово подставил Егора Николаевича. Кто и зачем? А главное – каким образом?
Егор Николаевич был человеком разумным, трезвым и прекрасно понимал: не любят его многие. Если попытаться вспомнить каждого, кто имеет конкретные причины не любить Баринова, на это уйдет уйма времени и душевных сил. Нет, не стоит гадать на кофейной гуще. Единственный человек, который может внести хоть какую-то ясность, – Катя Орлова. Возможно, она что-то знает. С ней надо поговорить.
Глава 21
Иван Кузьменко отправился в Безбожный переулок, в бар «Белый кролик», только потому, что был человеком добросовестным и предпочитал любое дело доводить до конца. Он почти не сомневался, что посещение бара, а также разговор с охранником и кассиром круглосуточного обменного пункта, работавшими в ночь с четвертого на пятое сентября, – пустая трата времени и сил.
Даже если предположить, что кто-то случайно мог видеть Ольгу Гуськову в ночь убийства, все равно алиби получается несерьезное, а вернее сказать – двусмысленное. От Безбожного переулка до дома на Мещанской не больше семи минут ходьбы. Находился бы этот «Белый кролик» где-нибудь в Сокольниках или хотя бы на Тверской, тогда другое дело.
«Белый кролик» оказался маленьким, не слишком дорогим заведением. Таких уютных, почти домашних баров и кафе в Москве совсем не много, они разбросаны в тихих переулках, в основном в старых центральных районах. Особой популярностью похвастать не могут. Вечерами к ним не тянутся вереницы шикарных иномарок. Нет черных швейцаров в ливреях, ковровых дорожек на тротуаре перед входом. Живых кабанчиков и медвежат для развлечения посетителей там не держат. Не бывает там ночных дискотек, эротических шоу, не случается крутых разборок. Как максимум – аквариум с золотыми рыбками и живой пианист с тихими импровизациями на темы старинных русских романсов. Но и затрапезной дырой такое заведение никак нельзя назвать. Уютно, тихо, вкусно, а главное, недорого и безопасно. Это места для знатоков, ценителей хорошей кухни, которые хотят просто отдохнуть, не выкидывая на ветер сотни долларов и не выпендриваясь.
То, что Ольга Гуськова называла двориком, оказалось небольшой площадкой перед входом в бар. По обеим сторонам у чахлых тополей стояли скамейки. Сидеть можно было только на одной, от трех других остались лишь спинки.
Двое официантов, бармен, метрдотель, швейцар – все, кому майор показывал фотографии Ольги Гуськовой, в один голос уверяли, что никогда не видели эту девушку.
– Такую красотку я бы обязательно запомнил, – сказал нагловатый молодой швейцар-вышибала, – когда, говорите, она здесь на лавочке сидела? Четвертого? Нет, не видел.
– Так ты ж не работал четвертого, – подала голос уборщица, крепкая моложавая женщина лет шестидесяти, – дайте-ка посмотреть. – Она взяла из рук майора цветной снимок, долго, внимательно разглядывала. – Красивая девочка, прямо как открытка. А чего, в розыске она?
– Нет. Просто мне надо узнать, видел ее кто-нибудь здесь от двенадцати до часа ночи четвертого сентября или нет.
– А вообще-то, – задумчиво произнесла уборщица, – видела я ее. Точно, видела. Только вот когда – не помню.
– Вы работали четвертого вечером? – спросил Кузьменко.
– Работала.
– До которого часа?
– Ну, я обычно прихожу дважды, к одиннадцати дня, перед открытием – мы в час открываемся – а потом вечером, к десяти. Днем зал убираю, а вечером за туалетами слежу. Уже до закрытия, до двух часов. Четвертого… дайте вспомню. Это какой был день? Четверг? Ну да, работал Гриша, швейцар. Народу мало, значит, и работы мало. А ночь была теплая, сухая. Я пару раз на крылечко выходила покурить. Точно, вспомнила! Мы с Гришей стояли курили у входа и видели эту девушку.
– В котором часу? – напрягся Кузьменко. – Попробуйте вспомнить, хотя бы приблизительно.
– У меня часов на руке не было, вы с Гришей поговорите. Он должен помнить лучше меня, – вздохнула уборщица.
– Обязательно поговорю с Гришей, – кивнул Кузьменко и подумал, что, в общем, толку в этом мало.
– А вы знаете, к ней молодой человек подсел, – вдруг радостно сообщила уборщица. – Я потому и запомнила. Девочка такая красивая, а одета совсем скромненько. Гриша ее заметил, хотел прогнать. Думал, может, случайная проститутка забрела? Решила здесь клиента подцепить. Ну, мало ли, начинающая. А я говорю, мол, погоди, Гришуля, не трогай. Никакая она не путана. Это ж сразу видно, с первого взгляда. Мало ли, может, ждет здесь кого. Чего же зря человека обижать? Сидит себе и сидит. Жалко, что ли? Ну и вот, а потом к ней парнишка подошел. Я и говорю Грише, смотри, говорю, сейчас она его шуганет. Не обломится, мол, ему. Ну, вы понимаете, о чем я?
– Понимаю, – кивнул Кузьменко, – и что, не обломилось?
– Нет, – покачала головой женщина, – она даже в его сторону не взглянула. Грустная такая сидела, тихая, рюкзачок у нее на коленках совсем старенький.
