как Станислав Михайлович сказал: «Слушай, может, ты псих? Так себя не ведут». Дословно не помню, но что-то в этом роде. Знаете, они стояли так, будто сейчас подерутся.
– Подождите, не тараторьте так, – перебил ее следователь, – вы в какой квартире живете?
– Ну я же сказала, напротив! В тридцать первой!
Оперативники уже успели побеседовать с соседями. Никто ничего не слышал и не видел. Ночью было тихо. Откуда взялась эта пигалица в ядовито-зеленой юбке?
В тридцать первую квартиру заходили, однако никакой девчонки там не было. Следователю прокуратуры совсем не хотелось, чтобы рядовая «бытовуха» распухла в нечто более сложное и серьезное. Но выслушать и запротоколировать показания непрошеной свидетельницы он обязан.
В машине полетело сцепление, но Володя не стал чинить, не было сейчас на это времени. Нельзя больше тянуть. Хватит.
Целый день он провел в ожидании у дома маленькой блондинки. Но она не появилась. Сквозняка он тоже не видел. Впрочем, несколько раз ему пришлось отлучиться со своего поста. Бдительные дворовые старушки стали на него подозрительно коситься, или ему показалось? Потом какой-то мальчишка несколько раз, посвистывая, прошел мимо, туда-обратно, и откровенно глазел на Володю. Или опять показалось?
Он никак не мог найти в этом старом дворе удобный наблюдательный пункт. Прятался между «ракушками», но оттуда плохо просматривался подъезд, а потом пришел автовладелец и прямым текстом спросил:
– Ты здесь чего крутишься, мужик?
Пришлось отойти.
Все было нехорошо – стоять просто так или даже сидеть целый день на лавочке у качелей. Люди стали подозрительны и осторожны. Боятся угонщиков машин, квартирных воров, маньяков. Лучше не привлекать к себе внимания.
Да, возможно, он и упустил сегодня Сквозняка. Вечером было особенно обидно оставить пост, двор опустел, и следить можно было спокойно, не вызывая ничьих подозрений. Володя сам не заметил, что давно ночь и метро закрыто. Он привык не зависеть от метро, машина была всегда под рукой. А теперь вот сломалась…
Однако вряд ли Сквозняк появится во дворе глубокой ночью. Он ведь тоже спит иногда… Володя стал размышлять, стоит ли взять такси и отправиться домой, поспать, или провести ночь где-нибудь поблизости, не тратить деньги и время, перетерпеть бессонницу, чтобы завтра начать все сначала.
От голода побаливал желудок. Володя направился к площади Белорусского вокзала. Там работают круглосуточные палатки, есть горячие бутерброды и кофе. Надо поесть. А дальше видно будет.
Когда он стоял у ларька, ел горячий бутерброд и прихлебывал кофе с молоком, к нему вдруг подошел поддатый пацан лет восемнадцати. Даже не подошел, а как будто вырос из-под земли, встал перед ним, почти вплотную, дыша в лицо крепким перегаром, и тихо спросил:
– Слышь, мужик, тебе пушка нужна?
Володя вздрогнул от неожиданности, оглядел парнишку, ничего подозрительного в его облике не обнаружил и осторожно кивнул:
– Покажи.
Новенький, в заводской смазке «ПМ» был завернут в драную мужскую майку, а сверху – в полиэтиленовый пакет. К пистолету прилагалась маленькая жестянка с пульками, всего двенадцать штук. Вполне достаточно.
– Сколько? – спросил Володя.
– Двести, – ответил продавец.
Это было очень дешево. А главное, две стодолларовые купюры, как нарочно, лежали в нагрудном кармане ковбойки. Володя расплатился, спрятал сверток в небольшую спортивную сумку, которая висела у него на плече, и бутерброд доедал уже на ходу. Лучше было уйти поскорей от ларька. На Володю и юного продавца уже косилась совершенно трезвым глазом очень грязная и пьяная с виду бомжиха. Продавец, получив деньги, моментально испарился.
– Мужчина! – прокричала бомжиха Володе вслед. – Мужчина, дай покурить! Слышь, курить хочу, умираю!
Володя, не оглядываясь, ускорил шаг.
Теперь все просто. Надо только обстрелять оружие. Лучше всего это сделать в Серебряном бору. Сейчас три. Троллейбусы начинают ходить в шесть. Отсюда до Серебряного бора идет двенадцатый номер. Можно дойти до сквера у Дома пионеров, подремать там на какой-нибудь укромной скамеечке до шести. Хотя вряд ли он сейчас сумеет уснуть. Слишком уж близка развязка.
Володя удивился, почему так долго тянул с пистолетом, будто нарочно сам все усложнял и путал, оттягивал решительный момент, зачем-то хотел предупредить блондинку, которая так похожа на его бабушку в молодости. Зачем? Разве она поверит? А если поверит, что сможет сделать?
Преследовать Сквозняка с ручной гранатой-самоделкой можно бесконечно. А пистолет будто сам попросился в руки.
Краешком сознания он вдруг понял, что вовсе не из-за разумной осторожности оттягивал развязку, уговаривал самого себя, будто пистолет покупать опасно. Он знал: как только окажется в его руках удобное, легкое оружие, он сразу убьет Сквозняка. Кто бы ни был рядом, он выстрелит и не промахнется.
На этом кончится погоня, которая длится уже третий год и стала для Володи единственным смыслом жизни.
Погоня кончится, главное зло будет наказано. А что дальше? Конечно, зла в мире останется очень много, хватит на Володин век, до глубокой старости. Однако он поклялся на могилах мамы, папы и бабушки: как только Сквозняк будет убит, Володя уничтожит все смертоносное, что накопилось в его доме за это время. Покуда есть под рукой отличные взрывные устройства, маленькие хитрые ручные гранаты, удержаться невозможно. И вот теперь последнее слово, логичное и единственно верное, должен сказать пистолет.
Но что дальше?
Володя сидел на лавочке перед желтой, со стеклянным куполом громадиной миусского Дома пионеров. На фоне ясного июньского рассвета мрачно чернели фигуры скульптурной группы, изображающей героев писателя Фадеева. С одной стороны – толстоногие решительные молодогвардейцы, с другой – тяжелые кони и всадники из повести «Разгром». А неподалеку, за старыми деревьями, виднелась красивая чугунная ограда роддома имени бездетной Надежды Крупской. В этом роддоме Володя родился. Здесь, на Миусах, он вырос. Именно отсюда переехал на окраину после того, как погибла его семья.
С четвертого по седьмой класс он ходил в Дом пионеров, в кружок «Юный химик». Бабушка рассказывала, что на месте желтого помпезного сооружения был храм Александра Невского, один из красивейших в Москве. Его долго не могли взорвать. Храм трижды поднимался в воздух и опускался на землю – целехонек. Вокруг плакали верующие старушки. Почти неделю стоял тихий вой. И грохотали ночами взрывы.
Конечно, инженерная мысль победила. Храм взорвали частями, сровняли с землей и выстроили Дом пионеров. А позже какой-то шальной скульптор придумал водрузить на широкой площадке перед входом пугающую композицию, черных призраков. Володя вдруг поймал себя на том, что и эти отвратительные скульптуры хочет взорвать. Они тоже проявление зла и бездарности. Каждый день на них смотрят дети, и что-то нехорошее оседает в их душах.
– Так нельзя, – прошептал он самому себе, – тебя поймают, ты попадешь в тюрьму и там погибнешь. От этого не станет в мире меньше зла. Так нельзя.
Он заметил, что беседует с тишиной, с ранним ясным утром. Почему-то вдруг навалилась страшная, тошная тоска. Он один на свете, и никто не заплачет, если завтра его схватят и посадят в тюрьму. Никто не скажет спасибо за долгие бессонные ночи, за бесконечную слежку, за исполненные справедливые приговоры, за выстраданный, точный выстрел, который непременно прозвучит – днем ли, вечером, не важно. Сквозняку от этой пули не уйти. Но спасибо никто не скажет, даже милая круглолицая блондинка, так похожая на Володину бабушку в молодости.
Солнце вставало, стеклянный купол Дома пионеров жарко вспыхнул и погас в рассветном луче. Маленький, русоволосый человек в ковбойке сидел на лавочке в пустом сквере, сгорбившись, низко опустив
