— Хорошо, Деннис, поехали вместе, — вздохнула
Алиса.
— Какой тяжелый вздох, — Деннис усмехнулся, — наверное, вы сейчас думаете: «Боже, как мне надоед этот американец».
— Нет, Деннис. Вы не успели мне надоесть, хотя бы потому, что и суток не прошло, как мы познакомились.
— Ну, можно и за десять минут надоесть… Моей бывшей жене хватало трех минут. Но до этого мы успели прожить вместе восемь лет. А сколько лет вы прожили с отцом Максима?
— Деннис, я смотрела по карте, в Иерусалим надо ехать через Беэр-Шеву, произнесла она нарочито бодрым голосом после долгой, томительной паузы, — там, наверное, дорога перекрыта после теракта.
— Вряд ли, просто стоят усиленные военные посты, нас будут часто останавливать, проверять документы…
— Тогда мы будем ехать сутки. Тем более надо проснуться пораньше. Спокойной ночи, Деннис, — она поднялась и шагнула к двери.
— Подождите, — он тоже встал и мягко притронулся к ее руке, — давайте еще немного посидим.
— Уже поздно.
— Алиса, я все-таки задам вам вопрос, который не дает мне покоя. Вы с отцом Максима поддерживаете какие-нибудь отношения?
— Нет.
— Понятно… То есть, конечно, совершенно непонятно. Если бы у меня был такой сын… Простите, я, наверное, лезу не в свое дело?
Они продолжали стоять. Тень уже не падала на его лицо, и было видно, как он нервничает. Прямо юноша пылкий на первом свидании…
— Ничего, — Алиса слабо улыбнулась, — я привыкла к таким вопросам. Главное, чтобы их не задавали Максиму.
— Могу представить, сколько находится добрых взрослых, которые спрашивают: «Детка, а где же твой папа?»
— Именно так и спрашивают. Не только взрослые, но и дети. Раньше он огрызался, иногда плакал. А теперь отвечает вполне спокойно: «У меня только мама».
— А почему у Максима только мама?
— Вот этого, второго, вопроса уже никто не задает.
— А Максим знает, кто его отец?
— Извините, Деннис, я не люблю говорить на эту тему. Спокойной ночи.
— Я понимаю… простите… давайте сядем и выпьем еще коньяку. Черт, никогда не думал, что это так трудно.
— Ну и не надо напрягаться, — улыбнулась Алиса, — не надо задавать трудных вопросов. Особенно на отдыхе.
— Вы ничего не рассказываете о себе, и приходится задавать вопросы, — он налил коньяк, протянул ей стакан, — мне надоело болтать на общие темы. Вы мне очень нравитесь, Алиса, — он залпом выпил свой коньяк, — пролетит неделя, мы так и будем болтать ни о чем, а потом вы уедете в Москву, я отправлюсь к себе в Детройт и больше никогда вас не увижу.
Алиса зажмурилась на секунду. Ей вдруг до ужаса захотелось рассказать этому случайному, совершенно постороннему человеку то, что никогда никому она еще не рассказывала. Они ведь и правда расстанутся через неделю. А ей так надо выговориться сейчас, именно сейчас, чтобы хоть немного разрядить постоянную панику, которая мелко дрожит где-то в солнечном сплетении…
— Алиса, почему вы молчите? Я не сомневаюсь, в Москве у вас есть друг и меня вы терпите только потому, что Максиму со мной веселей. Если бы у нас было больше времени, я вел бы себя иначе. Мне кажется, вы боитесь чего-то. Вы все время напряжены. Вас напугал немец, который разговаривал с Максимом? Вам кажется, кто-то не случайно взял ваши снимки? Кто-то преследует вас? Не повторяйте еще раз про животный страх за ребенка. Я не поверю.
— Деннис, немец здесь ни при чем. Просто я боюсь воды. Максим говорил вам, я не умею плавать. В десять лет, как раз в его возрасте, я чуть не утонула, быстро проговорила Алиса.
— Но ваш сын отлично плавает.
— У меня остался подсознательный страх.
— Вы боитесь не только воды, но и людей. Меня тоже? Что с вами происходит, Алиса?
Она заметила, что так и держит в руке стакан с коньяком, быстро глотнула, поставила на стол. Деннис шагнул к ней, внезапным хищным движением притянул к себе и, прижав губы к ее уху, выдохнул:
— Почему вы молчите?
Она отстранилась, отступила на несколько шагов.
— Не надо, Деннис. Ничего не будет…
Сам не зная зачем, Натан Ефимович подобрал несколько уцелевших фотографий, стряхнул песок и спрятал под свитер, за брючный ремень, не разглядывая. Он едва успел вернуться назад, в палатку, улечься на циновку и закрыть глаза. Немец вошел, пригнувшись. Он был один, без своей сумасшедшей подружки.
— Я вижу, вы уже проснулись, профессор? — спросил он по-русски и присел рядом. — Как вы себя чувствуете?
— Как может себя — чувствовать человек, которого похитили, держат не просто в дерьме, а в полной неизвестности, бьют, вкалывают лошадиные дозы снотворного? — медленно проговорил Бренер, не поднимаясь и не открывая глаз. — Ваша боевая подруга скоро меня прикончит. Вы обещали, что мы отправимся в Россию. Какого черта мы здесь торчим?
— Вам осталось потерпеть совсем немного, господин Бренер.
— Вы, я вижу, приехали сюда, чтобы утешить не только Ингу, но и меня? Простите, по-моему, вы не настоящий бандит. Как-то все у вас несерьезно.
— Теперь я спокоен за вас, профессор. Вы не потеряли чувства юмора, стало быть, с вами все в порядке.
— Вас, кажется, зовут Карл?
— Да, — немец кивнул, — простите, что не представился вам сразу.
— Карл, скажите мне по секрету, как мужчина мужчине, мы застряли здесь потому, что у вас какая-то любовная драма? Честное слово, я не проболтаюсь вашей психопатке.
— А вы, оказывается, значительно лучше знаете немецкий, чем мне казалось, — он покачал головой, — нехорошо подслушивать, профессор, в вашем-то возрасте.
— Немецкий я знаю плохо, — Бренер сел на циновке, зевнул и потянулся с хрустом, — и ничего я не подслушивал. Просто ваша Инга так орала, что даже верблюды все поняли.
— Да, Инга несдержанный человек, — он кашлянул, — я хочу извиниться за нее, профессор. Она обошлась с вами довольно грубо. Но у нее не было выхода. Вы тоже вели себя не лучшим образом. Она отвечает за вас.
— Какие нежности при нашей бедности! — проворчал профессор. — Вы извиняетесь за Ингу. А за себя не хотите? Она отвечает за меня, вы отвечаете за эту вашу идиотскую операцию и желаете при этом остаться джентльменом?
— А вы бы предпочли, чтобы я вел себя иначе?
— Я бы предпочел оказаться дома или в своей лаборатории. Мне, знаете, не терпится поглядеть, как поживает мой подопытный кролик. Ваш тезка, между прочим. Тоже Карл. Белая шерстка, красные умные глазки. Милейшее создание. Я привил ему такую гадость, что бедняга должен был непременно издохнуть. Однако выжил. Знаете ли, я не ожидал такого счастливого исхода.
— Ваш подопытный кролик — мой тезка? — немец чуть нахмурился, потом улыбнулся. — И вам не жалко мучить животных?
— А вам не жалко убивать людей? — быстро спросил Бренер.
— Люди хуже животных. Собственно, людьми можно назвать процентов десять из тех, кто имеет
