присмотра, завести себе подружку? Разумеется. Неужели этой подружкой оказалась Алиса Воротынцева? Почему нет? Ей было всего двадцать. А он не был еще тем Майнхоффом, которым стал сейчас.
Сочи, июль 1983 года
— Я никогда не научусь плавать, отстань! — кричала Алиса, отбиваясь от сильных рук Карла, когда он пытался затащить ее на глубину.
Она могла проплыть по-собачьи при полном штиле десяток метров, но ей надо было непременно знать, что дно близко, под ногами.
— Ты же умеешь держаться на воде, этого достаточно. Да не брыкайся ты так! Плыви спокойно, не трать зря силы.
— Все, хватит, мне здесь выше головы!
— Я держу тебя!
— Нет! Отпусти, отстань!
Она вырывалась, выбегала на берег, а он уплывал на глубину. Ей нравилось, лежа на горячих камнях, смотреть, как он выходит из воды и солнце светит ему в спину, четко очерчивая силуэт.
После пляжа они играли в теннис или просиживали по три часа над шахматной доской на большой деревянной веранде, и Алиса всякий раз обижалась всерьез, если проигрывала.
На ночной дискотеке лихо отплясывали рок-н-ролл. Карл был отличным партнером, легко двигался, совершенно не уставал, Алиса тоже могла танцевать бесконечно.
В первый вечер после дискотеки они спустились к морю, вокруг не было ни души, и Алиса загадала:
«Если он сейчас попытается меня поцеловать, ничего не будет у нас. То есть будет легкий быстрый роман, который ничем не кончится. Мы больше никогда потом не увидимся. А если…»
Она не стала загадывать, что будет, если он не попытается ее поцеловать. Просто не стала, и все.
Он не притронулся к ней. Они сидели на остывших камнях, слушали шорох ночного спокойного моря и тихо разговаривали. Потом он проводил ее до корпуса.
На четвертый день знакомства они отправились с утра в горы, к водопаду. Тропинка была крутой, узкой, резиновые подошвы спортивных тапочек скользили по мелким камушкам. Влажная ткань футболки неприятно липла к обожженной коже. Алиса даже не успела заметить, когда получила солнечные ожоги. Вроде бы старалась не жариться на солнце, но плечи и спина стали красными и теперь ныли нестерпимо.
День был тяжелый, душный. Жесткие листья кустарника вдоль тропинки не шевелились, птицы молчали, подрагивал густой раскаленный воздух, дышать становилось все трудней.
— Смотри под ноги, в таких местах водятся гадюки, — сказал Карл.
— Я знаю. Слушай, может, вернемся, пока не поздно? Скоро начнется гроза. Алиса остановилась, балансируя на одной ноге, стянула тапочку, чуть не упала.
— Что случилось? — Карл подхватил ее за локоть.
— Камушек острый попал.
— Больно?
— Нет.
— Ты правда хочешь вернуться? Боишься грозы?
— Вымокнем до нитки, а потом придется скользить по грязи. Ливень размоет тропинку. — Она обулась, опираясь на его плечо.
— Ты сказала, что покажешь мне водопад. Представь, как это красиво водопад и ливень.
— Красиво, — кивнула она, — только очень уж мокро.
Он держал ее руку в своей, не отпускал, сжимал пальцы почти до боли. Потом внезапным резким движением поднес к губам. Жесткие усы защекотали ладонь. Он провел ее рукой по своему лицу.
— У тебя такие тонкие пальцы… Знаешь, как определить, чистая у человека порода или есть примеси?
— Знаю, — Алиса высвободила руку, — по форме хвоста, по густоте подшерстка, по толщине лап в щенячьем возрасте. Слушай, почему ты все время придуриваешься?
— Мне нравится тебя злить. Тебе очень идет, когда ты злишься.
Огромная, чернильно-лиловая, с коричневатым отливом туча разбухала, заполняла небо, пожирала куски ослепительной голубизны, добралась до раскаленного солнечного диска и словно поперхнулась, зашлась утробным громовым кашлем. Зашумели верхушки лиственниц, озоновый холодок ударил в ноздри.
Оскользаясь на крутой тропинке, они добежали до поляны. На краю чернел полуразвалившийся сарай, от него шла дорога к маленькому поселку. Едва они оказались под крышей, хлынул ливень. Ветер бил в гнилые стены, казалось, ветхий домик сейчас развалится.
Ливень перешел в град.
Пол в сарае был земляной, кое-где прорастала трава. У стены валялось несколько нетесаных занозистых досок. Карл стал деловито сооружать из них что-то вроде скамейки, положил одну на другую, снял рубашку, расстелил сверху, сел, вытянув ноги.
— Присаживайтесь, фрейлейн. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
Ветер выл и свистел, вспыхивала молния, крупные колючие градины залетали в пустой дверной проем. Стало холодно. Алиса села рядом, на край его рубашки. Несколько секунд они сидели молча. От его голого плеча веяло жаром.
— У тебя репей в волосах, — быстрым движением он расколол заколку и стал осторожно вытаскивать липкий репейник, — не больно? Я не слишком дергаю? Слушай, у тебя в Москве есть кто-нибудь? Можешь не отвечать. Это не так уж важно. Ну вот, кажется, все… У меня в Германии есть Инга. Хочешь, я тебе о ней расскажу?
— Зачем?
— А просто так. Очень светлая блондинка. Немножко блеклая, но в этом есть своя прелесть. Я не люблю, когда она красит ресницы. Чуть выше тебя ростом и немного полней. То есть она худая, но кость у нее довольно широкая. Глаза совершенно прозрачные, иногда кажется, что они стеклянные. Особенно если Инга под кайфом. Она медсестра и таскает морфий в больнице. Но началось у нее с марихуаны. У нас все курят марихуану. Ты пробовала?
— Нет.
— Ну и правильно. Не надо. — Он обнял ее за плечи, чуть развернул к себе, отвел тяжелую русую прядь с ее лица. — Холодно тебе?
— Не очень.
— Знаешь, о чем я думаю? Все-таки надо было прикончить черномазую сволочь. Он посмел к тебе прикоснуться, он, шоколадное дерьмо, трогал тебя своими вонючими лапами. Его за это убить мало. Он слишком уж легко отделался. Сходил в медпункт, повалялся в койке пару дней, и теперь с ним все в порядке. Меня тошнит, когда я вижу, как он сидит с тобой за одним столом.
— Перестань, Карл. Он попросил у меня прощения. Он сказал, на него что-то нашло, кровь горячая, и вообще, у них на Кубе к таким вещам относятся проще.
— Вот пусть и катится на свою поганую Кубу. Ненавижу черномазых.
— Карл, это не смешно, — поморщилась Алиса.
— А по-моему, смешно. В этом идиотском лагере каждая цветная сволочь чувствует себя таким же человеком, как я, как ты… Это игра в поддавки, Алиса. Ты живешь в одной комнате с двумя желтыми крысятами, они спят на соседних койках, воняют на тебя своей жареной селедкой. А в столовой ты ешь вместе с черномазыми, и вполне закономерно, что Фидель считает, будто ему все можно. Их нельзя распускать, Алиса. Знаешь, у вас, русских, есть хорошая поговорка: посади свинью за стол, она поставит копыта тебе в тарелку.
— Посади свинью за стол, она — ноги на стол, — машинально поправила Алиса, — имеется в виду хамство. А это — понятие международное.
