диплацин. Диплацин блокирует проведение импульсов в нервно-мышечных санапсах. А проще говоря, прекращает работу сердечной мышцы. Моментальная остановка сердца.
Солдаты осмотрели машину со всех сторон, заглянули в багажник. Единственным на пятерых бедуинов документом были водительские права на имя Саид-Алимех-Хусейн-бека, жителя Египта. И номера на джипе были голубые, египетские. Желтые, израильские, с которыми он стоял в пустыне Негев, перед отъездом свинтили.
— Счастливого пути, — вежливо улыбнулся офицер.
Последний израильский контрольный пункт остался позади. Инга убрала свой шприц. Натан Ефимович усмехнулся. Второй раз в жизни он почувствовал себя предателем родины. Двадцать лет назад добровольно уезжал из России. Сейчас его насильно волокут обратно, и он как бы предает Израиль.
«Хватит рефлексировать, паршивый интеллигент, — сказал он самому себе, расслабься, Натанчик, и получай удовольствие от жизни, потому что неизвестно, сколько тебе еще осталось. Ведь скорее всего тебя используют в, какой-то международной бандитской комбинации, и живым ты вряд ли выберешься…»
— Чтобы вам не было слишком уж тяжело расставаться с землей обетованной, могу сообщить, какой замечательный вас ждет сюрприз, — Карл сверкнул в темноте глазами, — путешествие на яхте по Средиземному морю до берегов Греции. Каюта со всеми удобствами. Отличный стол. Вы только представьте, уже через несколько часов вы примете горячий душ, вам подадут вкусный ужин, вы уснете на чистом белье, и море будет ласково плескаться под ухом, и сны будут сниться светлые, радостные, как в раннем детстве.
Разговор не ладился. Цитрус выглядел плохо. Он выглядел как человек, который явился, чтобы о чем-то просить. Мальков чувствовал: сейчас попросит о какой-нибудь сложной услуге, причем бесплатной. Одалживаться будет на правах старого приятеля. Мальков терпеть не мог таких вещей.
А Цитрус все тянул, ничего интересного не сообщал, вяло ковырял вилкой остывший свиной шашлык, жирный, жилистый, пересоленный, и мямлил что-то невнятное.
— Зря ты не взял севрюгу, — заметил Мальков, отправляя в рот ломтик свежайшей, запеченной на углях, пахнущей дымком рыбы, — шашлык тебе достался неудачный. А у меня севрюга отличная.
— Все равно мне есть не хочется, — Цитрус отложил вилку, закурил и несколько минут тупо смотрел в окно, мимо которого двигались по замерзшей грязи ноги прохожих.
— Давно хотел побывать в этом подвале. Хорошо, что ты меня вытащил, сказал Мальков и ловко подцепил зеленую маслину, — у вас, я слышал, был партийный юбилей?
— Ага, — Цитрус рассеянно кивнул.
— Ну так давай выпьем за здоровье вашей партии, — усмехнулся Мальков и поднял коньячную рюмку. — Прозит! Хайль, Цитрус! А ты чего смурной такой?
Гарик не знал, как лучше приступить к главной теме разговора. Всего час назад, на кухне, все казалось так просто и понятно: Мальков выводит его на Подосинского, он сообщает Геннадию Ильичу о предательстве Азамата, и завязываются между миллиардером и писателем самые теплые, доверительные отношения. А сейчас, глядя в голубые, холодные, хитрые Петькины глаза, он терялся, не мог подобрать нужных слов. Наконец, ожесточенно раздавив окурок в пепельнице, произнес самым будничным, самым равнодушным тоном, на какой был способен:
— Слушай, Петька, ты не знаешь случайно, Подосинский сейчас в Москве?
Мальков едва заметно двинул бровями, не спеша прожевал последний кусок севрюги и таким же равнодушным тоном ответил:
— Понятия не имею.
После долгой неприятной паузы, мучительно сглотнув и закурив еще одну сигарету, Цитрус сказал:
— А можешь узнать для меня, в Москве он или нет?
— Зачем тебе? — быстро спросил Мальков.
— Очень надо. Позарез надо, Петька, причем не только мне, но и ему тоже.
Мальков откинулся на спинку стула и весело, от души рассмеялся. Цитрус смотрел на его блестящие белые зубы, на крепкий щетинистый подбородок, ритмично дергающийся от смеха, на прищуренные голубые глаза, прикрытые длинными, черными, девичьими ресницами, и больше всего на свете ему хотелось врезать кулаком по этой счастливой, сытой, смеющейся физиономии.
— Я вижу, Гарик, вы здорово пили на своем партийном юбилее, — сказал Мальков, отсмеявшись, — перебрал ты, брат. И не проспался.
— Петька, сведи меня с Подосинским. Очень прошу. Никогда ни о чем не просил, а теперь надо позарез, и ты зря гогочешь. Я не могу тебе всего рассказать, это не мой секрет, — Цитрус заговорил горячо, быстро, даже привизгивал на высоких нотах.
— А чей же? — прищурился Мальков.
— Я уже сказал. Это касается Подосинского. Кинули меня, понимаешь? Но не только меня, его тоже могут кинуть. Так совпало. Кроме меня, никто пока не догадывается, и предупредить некому.
— Подожди, так ты вроде знаком с этим, как его? — Мальков защелкал пальцами. — Ну, чеченец, Мирзоев, кажется? Да, точно, Азамат Мирзоев. Через него проще выйти на Подосинского, чем через меня. Они старые приятели.
Цитрус нервно заерзал на стуле, лицо его сморщилось, побледнело, он показался совсем старым и несчастным.
— Нет, Петька, это исключено… Черт, не могу я тебе всего рассказать. Слишком все сложно. Человек, которому Подосинский доверяет, может здорово его подставить, и надо предупредить заранее. Еще раз повторяю, никто, кроме меня, пока не догадывается.
«Сейчас заплачет», — отметил про себя Мальков, глядя в покрасневшие отечные глаза Цитруса.
— Ох, Гарик, пора тебе боевики писать, — покачал он головой, — чувствую, дозрел до хорошего боевика. Смотри, какую здесь мне интересную интригу выложил, но при этом ничего конкретного не сказал.
Цитрус перегнулся через стол и задышал шашлычно-табачным духом Малькову в лицо:
— Человек, который меня кинул, может меня теперь замочить. Запросто. Большой резон ему меня замочить. А если заранее предупредить Подосинского, то резона уже не будет. Ну ты можешь мне, Петька, жизнь спасти, а?
Цитрус, конечно, преувеличивал. Ему хотелось во что бы то ни стало пробить стену Петькиного насмешливого равнодушия. Но он здорово завелся и сам поверил в то, что говорит. Ему уже казалось, что Азамат и правда пришлет к нему киллера.
— Я должен знать, в чем дело, — Мальков вяло поковырял ложкой апельсиновое суфле и подумал, что напрасно заказал себе десерт после сытной порции севрюги с жареной картошкой и соленьями.
— Не могу, — жалобно простонал Цитрус, — ни одного имени не могу произнести вслух, понимаешь?
— Не понимаю, — покачал головой Мальков, — как я тебе помогу, если не знаю, о чем речь?
— Ну хорошо, я попробую обрисовать тебе ситуацию, не называя имен, зашептал Цитрус. — Меня попросили связаться с одним очень известным человеком, съездить за границу, встретиться с ним и передать предложение другого, еще более известного человека. Тот, который попросил, обещал, разумеется, гонорар. Выплатил аванс. Мелочь, копейки. А остальное я должен был получить, как только тот, из-за границы, приедет в Москву. То есть факт его приезда означает, что дело сделано. Мне говорят, будто его еще в Москве нет, а он уже здесь. Значит, мне врут, меня кидают.
— Подожди, а при чем здесь Подосинский?
— Как — при чем? — обиделся Цитрус. — Именно его предложение меня попросили передать тому человеку, который как бы не приехал, но на самом деле уже приехал. Слушай, Петюня, если я прав, а я наверняка прав, — Подосинский должен будет меня отблагодарить за такую информацию. От него скрывают, что задание выполнено, хотят воспользоваться за его спиной… В общем, я хорошо с тобой поделюсь, от души.
— Ну, это понятно, — саркастически хмыкнул Мальков, — это само собой. Ты лучше скажи, в чем суть предложения, которое тебя просили передать?
