смотрят на человека, которому есть что скрывать.
— Знаете, Деннис говорил мне, что вы выглядите напуганной, вы зажаты, неконтактны, — американец быстро притронулся к ее руке, — ему показалось почему-то, что вы здесь случайно встретили неприятного старого знакомого, и эта встреча подействовала на вас угнетающе. Впрочем, Деннис большой фантазер. Я сказал ему, что он, вероятно, пытается найти уважительную причину вашего прохладного отношения к нему. Я спросил: а тебе бы хотелось, чтобы русская леди после двух дней знакомства бросилась к тебе на шею? Он ответил: да, именно этого мне хочется. Ужасно хочется. Вы всерьез ему понравились, Алиса. Он ведь очень одинокий человек. Есть отец, сестра и племянник. С женой он развелся два года назад.
— Да, я знаю, — кивнула Алиса.
— Так кто был прав? Я или он? — Баррет слабо улыбнулся.
— Что вы имеете в виду?
— Вы были в постоянном напряжении оттого, что случайно здесь кого-то встретили или просто ухаживания Денниса вас тяготили? Я понимаю, что лезу не в свое дело, но хочу вам сразу объяснить. Мне придется сообщать отцу и сестре Денниса, сопровождать тело в Детройт. Я знаком со стариком. Ему семьдесят шесть лет. Можете представить, в каком он будет состоянии. Единственный шанс хоть как-то смягчить страшный удар — очень много говорить, подробно рассказывать о последних днях. Старику будет все важно, каждая деталь, каждый штрих. Вот поэтому я и спрашиваю вас о том, о чем бы ни за что не спросил в иной ситуации. Вы понимаете меня, Алиса?
— Если это так важно, вы можете сказать отцу Денниса, что случайная русская леди, с которой его сын познакомился в Эйлате, ответила ему полной взаимностью, влюбилась по уши.
— Именно так я и скажу. Хотя, конечно, это не правда… Я старый сентиментальный человек, но вы вряд ли поверили сейчас в мою сентиментальность. Ладно, Алиса, буду с вами откровенен. Дело не в отце Денниса, хотя, конечно, мне придется встретиться с ним. Дело совсем в другом. Местная полиция заинтересована, чтобы случившееся не стало серьезным событием в жизни курортного города. Смерть американского гражданина должна быть скоропостижной смертью, вызванной скрытым внутренним недугом, но никак не внешними причинами. Даже несчастный случай им удобней исключить.
— Я понимаю, — кивнула Алиса.
— Это хорошо, что вы понимаете. Так вот, у них, у израильтян, свои интересы, а у меня, американца, свои, совсем другие. Я бы все-таки хотел выяснить точно, совершенно точно, почему умер Деннис Шервуд, мой бывший студент. У посольства есть такая возможность. Небольшая, конечно, но есть. И без вашей помощи нам будет значительно трудней это сделать. Вы — единственный наш свидетель. Я не имею права задерживать вас здесь, везти в Тель-Авив, чтобы там вы дали подробные свидетельские показания нашей службе безопасности. Да и не стал бы я этого делать, даже если бы имел такое право. Я не сомневаюсь, что вы расскажете мне очень подробно о последних днях, часах и минутах Денниса. Ведь вам нечего скрывать, Алиса. Поэтому вы все расскажете. Я прав?
— Конечно, — кивнула Алиса, — я расскажу.
Глава 25
«Вот не провел бы я столько времени в грязи, разве доставила бы мне такое удовольствие обыкновенная горячая ванна?» — думал Натан Ефимович, закрывая глаза и с наслаждением вдыхая свежий сосновый аромат.
Ванна, положим, была не совсем обыкновенная. Овальная джакузи нежно-розового цвета. Краны, краники, сливные дырочки — изысканные композиции из матового фаянса и сверкающего хромированного никеля, настоящие произведения санитарно-технического искусства.
В хитром зеркальном шкафчике с раздвижными дверцами имелся полный набор дорогих гигиенических средств — несколько сортов зубной пасты и шампуней, ополаскиватели для волос и для рта, гели для бритья и после бритья, баночки с кремами, мужской одеколон «Рафаэлло», щетки и щеточки для зубов, для ногтей, для волос, для массажа лица и тела, еще множество всяких милых мелочей. Кроме того — пушистые полотенца, пара халатов, тапочки.
Если учесть, что все эти миллиардерские радости не на твердой земле, не на какой-нибудь вилле, а посреди моря, внутри белоснежной, отделанной мореным дубом посудины, то прямо дух захватывает. Умеют жить умные люди, умеют себя любить и уважать, дай им бог, бандитским мордам, всяческих проблем и неприятностей…
Конечно, в первый момент собственное отражение в зеркале подпортило удовольствие. Но Бренер просто зажмурился, чтобы не видеть свою осунувшуюся, поросшую седой щетиной, покрытую красно- серыми пятнами физиономию, свалявшуюся, как войлок, шевелюру, черные круги под тусклыми усталыми глазами. Так, зажмурившись, постанывая, покряхтывая, скинул ненавистную бедуинскую хламиду, свернул в ком вместе с собственной грязной одеждой и, прежде чем залезть в волшебную джакузи, швырнул все это пинком за дверь ванной комнаты, повернул ручку, радостно отмечая, что впервые за эти дни он остался один, за запертой дверью, совершенно один, и нет рядом ни дуры Инги с ее пушкой, ни мрачных амбалов- арабов, ни вежливого Карла.
То есть, конечно, вся компания здесь, на яхте, однако их не слышно и не видно. Журчит водичка, небольшая, скромная с виду яхта покачивается на мягких волнах Средиземного моря. И что самое поразительное — все ближе к России подплывает эта красивая посудина, игрушка какого-нибудь бандита- миллиардера. Греция, потом Болгария, а дальше… Ну почему, спрашивается, от одной только мысли о Москве так больно и сладко вздрагивает сердце?
Натан Ефимович засмеялся. Как просто размякнуть старому еврею. Довольно лишь горячей ванны с сосновым ароматом после трех дней вонищи-грязищи. Благородные бандюги везут его не в трюме с гнилой соломой и шустрыми крысами, не в железном ошейнике на цепи, а со всеми удобствами. Как равного, мать твою… Интересно, неужели яхта принадлежит гражданину России? Хотелось бы посмотреть на это чудо. Для человека, покинувшего Советский Союз в 1978-м, русский миллиардер — это действительно чудо, что-то вроде марсианина или двухголового теленка.
«Посмотришь еще, наглядишься, — сказал себе Натан Ефимович, — лучше подумай, как станешь выкручиваться из бандитской игры. Однако чего сейчас-то думать? Я пока не знаю ни игроков, ни правил. Этот Карл, вероятно, очень крупный международный террорист. Жалко, я не любитель теленовостей и газет. Было бы не вредно в моей ситуации хоть немного разбираться в политике».
Он вылез из ванной и увидел в зеркале уже совсем другое лицо, порозовевшее, гладкое, довольное. Оставалось только побриться. А потом еще бы и поесть. А потом — выспаться по-человечески, на чистом белье.
Ужинать, сидя за столом, а не на корточках, было удивительно приятно. Настоящие фарфоровые тарелки вместо картонок из придорожного кафе. Серебряные приборы, хрустальные бокалы, маленькая уютная столовая или кают-компания, в общем, скромное помещеньице для миллиардерских трапез.
— Угощайтесь, Натан Ефимович, — улыбнулся немец, — кошерных блюд на этом судне, конечно, нет. Но вы, надеюсь, не придерживаетесь кошерной диеты?
Он давно снял свой маскарадный костюм, он был теперь такой же гладкий, чистый, розовый, как Натан Ефимович. Инга, тоже чистая, но мрачная молчаливая в отличие от своего приветливого партайгеноссе, то и дело подливала себе виски, опрокидывала в рот стакан за стаканом и почти не прикасалась к еде.
— Я не придерживаюсь никаких диет. — Бренер положил в рот сочный кусок жареной свинины. — Очень вкусно. Кто же все это готовил?
— Прислуга, — небрежно бросил немец, — ваше здоровье, — он отхлебнул виски, — а вы совсем не пьете?
— Я люблю коньяк. Виски терпеть не могу.
— А говорите, не придерживаетесь диеты, — засмеялся немец, — коньяк здесь тоже есть.
Он встал, открыл зеркальный бар, достал матовую толстобокую бутылку «Камю».
— Сколько дней мы будем плыть? — Бренер пригубил коньяк.
