штурмовики спали. Гитлер в сопровождении двух инспекторов уголовной полиции ворвался в номер к спящему Рему. В руке у него был кнут из кожи гиппопотама, с которым он не расставался в те горячие дни.
Арестованного Рема отвезли в Мюнхен, в тюрьму Штадельхайм, где ему уже приходилось сидеть после «Пивного путча». Гитлер распорядился выдать ему в камеру пистолет. Но Рем отказался стреляться, заявил:
Большинство руководителей СА до последней минуты не понимали, что происходит, перед расстрелом кричали «Хайль Гитлер!»
Когда Илья стал читать последнюю страницу сообщения, у него чуть быстрее забилось сердце. Наконец мелькнул долгожданный Док. Ему был посвящен один коротенький абзац.
«Использовать D/77 как источник на территории рейха впредь не удастся. Однако появилась возможность нелегально переправить его в СССР. Если Центр сочтет такой вариант целесообразным, необходимо разработать план операции».
Подробности расправы Гитлера с бравыми штурмовиками и со старым товарищем по борьбе Ремом очень позабавили Сталина. На заседании Политбюро он делился с товарищами свежими впечатлениями:
Через четыре месяца после «Ночи длинных ножей», 1 декабря 1934-го, был убит Киров.
В дверь постучали. Илья закрыл папку, убрал в ящик, только потом сказал: войдите. Официантка поставила на стол поднос с чаем и бутербродами. Чай был крепкий, хлеб свежайший, еще теплый. Масло слегка подтаяло под толстым слоем паюсной икры. Наверное, такой же поднос принесли спецреференту по сельскому хозяйству Сергею Телинскому дождливой летней ночью тридцать второго года. Илья каждый раз думал об этом, когда входила полненькая румяная официантка Тася в крахмальном фартуке и с улыбкой говорила:
– Приятного аппетита, товарищ Крылов, кушайте на здоровье.
Глава десятая
Бруно катил инвалидное кресло по аллее. Он навещал Карла каждый день, вывозил на прогулку в парк, окружавший клинику. Он снял комнату в пансионе рядом с клиникой, поселился там с женой и дочерью. Девочке было двенадцать, ее звали Барбара, она родилась с тяжелым пороком сердца, мало двигалась, сразу начинала задыхаться. Все ее двенадцать лет родители жили в страхе, что в любую минуту могут ее потерять.
– Послушай, у нас хорошие новости, – произнес Бруно, сворачивая с главной аллеи на небольшую стриженую лужайку. – Вчера Барбару посмотрел профессор Липперт, ты знаешь, он лучший в Европе специалист по врожденным порокам. Он приехал сюда вовсе не консультировать, главный врач этой клиники его племянник, и Липперт явился на пятидесятилетие племянника. Ганна каким-то чудом поймала Липперта и уговорила посмотреть Барбару. Ты меня слушаешь, Карл?
– Конечно, Бруно. И что сказал Липперт?
– Он считает, что можно обойтись без операции. Есть положительная динамика, он согласен наблюдать Барбару, его заинтересовал наш случай. Гипертрофия правого желудочка не прогрессирует, устье аорты…
Невозможно громко чирикали воробьи. По аллее прыгала трясогузка. От лужайки наплывал пьянящий запах свежескошенной травы. Карл закрыл глаза. Красота летнего дня была ему противна. Бруно остановил кресло.
– Эй, ты что, уснул? За тобой должок.
Карл, не открывая глаз, отрицательно помотал головой.
– Двадцать шагов, – Бруно тронул Карла за руку. – Вчера ты сделал восемнадцать, сегодня всего на два больше. Ну, вставай!
– Зачем?
– Просто вставай и иди. Ты можешь ходить, поэтому иди.
Да, он мог ходить, мог сделать не двадцать, а двести шагов без малейшей одышки. Инфаркт не оправдал надежд, оказался неудачной шуткой. Проклятое сердце удивительно быстро включилось и затикало как ни в чем не бывало.
– Господин Штерн, сегодня двадцать шагов! – прозвучал рядом детский голос.
Они подошли неслышно. Ганна, маленькая, рыжеволосая, в свои тридцать пять выглядела не старше восемнадцати. Круглое лицо, усыпанное мелкими веснушками, казалось веселым и жизнерадостным всегда, даже если Ганна едва сдерживала слезы. Но сейчас она улыбалась. Лучший в Европе специалист по врожденным порокам сердца сказал, что ее девочка может обойтись без операции. Раньше, двенадцать лет подряд, Ганна и Бруно слышали от врачей только одно: без операции ребенок умрет, но операция слишком тяжелая, шансов практически нет.
– Карл, вы уже знаете? – она подошла и поцеловала его в щеку.
– Да, Бруно рассказал мне, этот Липперт, он действительно лучший, ему можно верить.
Барбара присела на корточки напротив Карла и смотрела на него снизу вверх. Огромные глаза, зеленые, с голубоватыми белками, были точным отражением ослепительного летнего дня. Подсвеченные солнцем листья на фоне бледно-голубого неба едва заметно трепетали, ветра не было, но дрожал горячий воздух и дрожали золотые, прямые и длинные, как солнечные лучи, ресницы Барбары. Она была такой худой, что могла бы взлететь, короткие широкие рукава желтого платья напоминали крылья бабочки-капустницы. Карл подумал: «Господи, Ты все перепутал, это я должен умереть, я, никому не нужный мешок с костями, а маленькая девочка должна жить. Пожалуйста, Господи…»
Ему казалось, что он навсегда утратил способность растягивать губы, изображая улыбку, но рефлекс внезапно включался. Он чувствовал знакомое движение лицевых мышц. Он не мог видеть себя со стороны, забеспокоился, что вместо улыбки получилась жуткая гримаса, которая напугает ребенка, и тут же встал на ноги.
– Двадцать шагов, – строго напомнила Барбара и забралась в его кресло.
В руках она держала немецкий дамский журнал «Серебряное зеркало», собственность маленького печального гомосексуалиста барона фон Блефф, одного из бывших пациентов доктора.
– Барбара, не знал, что тебе нравятся дамские журналы, тем более немецкие, – удивился Карл.
– Журнал довольно глупый, но в этом номере статья Габи о разных ароматах, как изобретают новые духи. Очень интересно, хотите почитать? И вот сама Габи тут на обложке, посмотрите, какая красивая!
Она протянула ему журнал, он машинально пролистал, не видя ни лица на обложке, ни картинок, ни заголовков.
– Спасибо, потом как-нибудь обязательно прочитаю, – он протянул Барбаре журнал.
– Нет-нет, оставьте себе. – Барбара по-взрослому сдвинула брови и добавила очень серьезно: – Вы болеете, вам нужно выздоравливать, статья Габи поднимет вам настроение.
– Хорошо, спасибо. А кто такая Габи? – он спросил, просто чтобы продолжить разговор, не обижать ребенка полнейшим безразличием, но вдруг заметил, как напряженно переглянулись Бруно и Ганна.
– Разве вы не знаете Габи? – удивилась Барбара. – Габриэль Дильс, жутко популярная немецкая журналистка, ее снимают в рекламе и для нацистских плакатов, мы с ней познакомились этой весной в Вилль-Франш, она мой самый лучший друг…
– Барбара, господину Штерну это вряд ли интересно, – мягко перебила ее Ганна и покатила кресло вперед по аллее.
– У малышки совсем нет друзей-сверстников, – объяснил Бруно и взял Карла под руку. – Вот и придумывает всякую ерунду.
– Как «придумывает»? Ты хочешь сказать, она незнакома с этой жутко популярной немецкой журналисткой? Просто увидела фотографию в журнале?
– Нет-нет, фрейлейн Дильс действительно была нашей соседкой по отелю в Вилль-Франш, иногда она развлекала Барбару и терпеливо слушала ее болтовню. Для малышки любой взрослый, который уделяет ей время, сразу становится самым лучшим другом. Кстати, ты, кажется, знаком с хозяином журнала. Франс Герберт Мария фон Блефф, отпрыск древнего баронского рода. Он правда гомосексуалист или это грязные
