Он произнес это по-русски, без акцента. Лицо Андре побелело, он кашлянул и спросил, тоже по- русски:
– Простите, с кем имею честь?
– Меня зовут Джованни Касолли, я журналист, сотрудник пресс-центра Министерства иностранных дел Италии. Плыву в СССР по своим служебным делам, наш общий приятель Бруно попросил меня заодно подстраховать вас.
Остаток ночи доктор проспал, он впервые уснул по-настоящему крепко. Ему приснилась комната Макса, крошечные фарфоровые фигурки на ковре. Он сжал их в ладонях, почувствовал, как они теплеют, движутся, растут, раскрыл ладони, и перед ним возникли Эльза, Отто, Макс, живые и невредимые.
– Карл, обещай, что больше никогда не попытаешься убить себя, милый мой, любимый, ты ничего не знаешь, все пройдет, потерпи, – сказала Эльза.
– Папа, я хочу тебя обнять, но не получается, – сказал Отто.
– Папа, я собрал самолетик, он летает и не падает, так хорошо в небе, так красиво, ты даже не представляешь, – сказал Макс.
Они исчезли, но во сне он продолжал чувствовать их тепло, и колючий ледяной сгусток боли в груди стал медленно таять. Когда он проснулся, подушка была мокрой от слез, первых за долгие дни и ночи после катастрофы. Теплоход вошел в Финский залив и вскоре причалил.
Доктор Штерн вместе со своими провожатыми сошел по трапу на берег в Ленинградском порту. В толпе мелькнуло лицо Джованни Касолли, черный плащ, черная шляпа, белый длинный шарф, прощальный взгляд больших карих глаз.
Остаток осени и начало зимы 1934-го доктор Штерн провел в Крыму, в санатории. Его опекала молодая женщина, с ее помощью он должен был совершенствовать свой русский. Она представилась преподавательницей, была отлично образованна, могла говорить о чем угодно – о Достоевском, о Гёте, о медицине вообще и психиатрии в частности, одинаково легко по-русски и по-немецки. Она показала ему Воронцовский дворец, Ласточкино гнездо, при этом рассказала множество интересных подробностей, как профессиональный экскурсовод. Высокая, с длинными светло-рыжими волосами, полными, красиво очерченными губами и зеленовато-голубыми глазами, она была чем-то похожа на Эльзу, и звали ее Лиза, Елизавета.
«Как будто нарочно подобрали», – подумал Карл, увидев ее впервые. Скоро понял по ее вопросам, по цепкому холодному взгляду красивых глаз, что не «как будто», а в самом деле подобрали нарочно, причем единственным человеком, который мог описать Эльзу, был Бруно.
«Зачем понадобился этот грубый, кощунственный фарс? Чтобы я легче адаптировался? Чтобы доверился красивой Лизе и поведал ей какие-то особенные секреты, которые хочу скрыть от Советской власти? Красивая Лиза, конечно, строчит отчеты о каждом нашем разговоре. Ну, пусть строчит. Наплевать».
В начале января 1935-го из Крыма поездом его привезли в Москву.
Вряд ли кто-нибудь мог узнать в сгорбленном, истощенном старике прежнего доктора Штерна. Выпали остатки волос, лицо сморщилось, глаза провалились. Ему не было пятидесяти, но выглядел он лет на семьдесят. Впрочем, узнавать прежнего Карла было некому. Он очутился в другом мире, за пределами собственной жизни.
Илья поел спокойно, с аппетитом. Кремлевские бутерброды были хороши. Икра свежайшая, нигде такой икры не отведаешь. Для здоровья очень полезно. В икре содержатся особые белки, они дают силы даже в состоянии крайней усталости. Чай натуральный, без примесей, ароматный, бодрящий. От паники не осталось следа. Минутное подозрение, что еда и чай могут быть отравлены, отлично помогло ему настроиться на волну Хозяина.
Товарищ Сталин обязан беречь собственную жизнь как самое драгоценное сокровище во Вселенной. А какое же это сокровище, если на него никто не покушается? Жизнь товарища Сталина мало что сокровище, она залог счастья. А какое же это счастье, если никто не завидует? Чем больше счастья, тем сильнее зависть врагов, тем коварнее их козни. Враги хотят отнять сокровище, разрушить счастье. На страже стоят герои. Лучше, если один, самый главный, идеальный герой. Могут быть другие, но только мертвые. А живой один-единственный. Когда героев много, выходит путаница: кто идеальнее, кто главнее? Нарушаются законы жанра. Герой один, он же сокровище и счастье, олицетворение светлых сил. Чем светлее светлые силы, тем темнее темные. Это называется обострением классовой борьбы.
Узкоплечий некрасивый Сосо страдал радикулитом, гипертонией, псориазом, аденоидами, бессонницей и кишечными расстройствами. Товарищ Сталин, как положено идеальному герою, был широкоплеч, красив, здоров и богатырски могуч. Товарища Сталина обожали сотни тысяч женщин. У Сосо первая жена умерла, вторая застрелилась. Товарищ Сталин был лучшим другом миллионов трудящихся. Сосо не имел друзей.
В сказке Гитлера сокровищ оказалось слишком много, практически все немцы, и героев многовато. Кроме себя, главного идеального героя, Адольф напридумывал кучу других разной степени идеальности. Злые враги определялись по четким признакам: во-первых, расовым, во-вторых, идеологическим. В Третьем рейхе человек мог чувствовать себя в безопасности, если он не еврей и не выступает против режима. Страх не становился всеобщим, имел открытые границы не только в символическом, но и в географическом смысле. Из рейха можно было уехать, эмигрировать.
В СССР никаких «если» не существовало, никто не чувствовал себя в безопасности, и границы страха были замкнуты, от остального мира отделяла глухая стена, никаких лазеек, все дырки намертво закупорены. Дыши воздухом сказки или вообще не дыши.
Гитлер возглавлял партию, которую создал сам, получил власть в результате законных демократических выборов и никого насильно в своем рейхе не удерживал.
Немцы обожали Гитлера за то, что он им здорово польстил, объявив сверхрасой, спустившейся с небес. Тут не было магии, работали другие законы, очень древние, грубые и точные, но психологические, а не сказочные.
Сосо никакой партии сам не создавал, никто не выбирал его ни вождем, ни главой государства. В его сказке психологические и политические законы рассыпались в труху. Если бы они работали, любой человек в любой момент сумел бы разглядеть в Великом Сталине наглого самозванца Сосо, и любой был опасен, все опасны. Только сказочный, магический страх гарантировал Сосо безопасность. Постоянная судорога смертельного, необъяснимого страха делает людей слепоглухонемыми.
Товарищ Джугашвили развернул свою простенькую сказку про бесценное сокровище и злых врагов в такое гигантское, такое сложное таинственное действо, в котором никто никогда не разберется. Оно длится уже четвертый год и будет продолжаться еще долго. Как угодно долго, может быть, вечно. Начинающий грузинский поэт Джугашвили имел все основания гордиться грандиозными литературными победами Великого Сталина.
Первые решительные ходы Гитлера, поджог рейхстага и расправа с Ремом подсказали Сосо идею первого акта его собственного грандиозного действа. События в рейхе вдохновили, подогрели творческий кураж.
Ходы Гитлера были вполне прозрачны, строились не по сказочным, а по психологическим и политическим законам. Любой мало-мальски разумный наблюдатель мог понять, как и зачем это сделано. Поджог рейхстага напугал население, доказал правомерность репрессий, заткнул рты остаткам недовольных, обеспечил партии легальную победу на выборах.
Расправа со старым другом Ремом и его штурмовиками объяснялась еще проще. Рем не нравился ближнему окружению фюрера, генералам и офицерам рейхсвера, иностранным политикам, германскому населению. Он всем надоел. Гитлер был вынужден от него избавиться, подчиняясь политической необходимости, и открыто заявил об этом, публично оправдывался пять часов. Идеальный герой оправдываться не должен ни перед кем никогда.
Первый акт гигантского действа, сочиненного товарищем Сталиным, тоже мог бы называться «Расправа со старым другом, или Ночь длинных ножей». Но сюжет строился совсем иначе. Расправа не имела никакого политического смысла, никто не понимал, как и зачем это сделано. Ночь растянулась на годы, количество жертв исчислялось десятками тысяч и постоянно росло.
Чтобы все наглядно убедились, как ужасны враги, как темны темные силы, нужен труп убитого друга. Но идеальный герой не убивает старых друзей, их убивают враги, а герой защищает друзей и карает
