— А мы не должны сообщить маме Сары?..
— Нет, я перезвоню! — ответил Брам и отключился.
— Сука! — обругал Макс даму в желтом кабриолете, не уступившую ему дорогу. — Сука! Машину видел? «Форд мустанг»! Новенький! Деньги! Любишь деньги? Ничьи деньги! Банк грабить! Я тоже хочу «мустанг»!
Брам покосился на экран навигатора:
— Второй поворот направо!
Макс элегантно вписался в узкую улочку и, по указанию Брама, затормозил. Раньше здесь была оживленная торговая улица, пришедшая в упадок из-за отсутствия покупателей. За проржавевшими железными шторами закрытых магазинов скрывались пустые полки и облезлые торговые залы. Когда-то здесь принимали клиентов ювелиры и гранильщики алмазов, проверяли чистоту и вес камней, вставляли в оправу изумруды, оценивали стоимость колье. Брам вырубил сирену, но оставил включенным маячок. Раздвижная железная дверь магазина, у которого они остановились, была приоткрыта. Когда они подъезжали, их обычно встречали зеваки или члены семьи больного, но здесь тротуар был пуст. Брам захватил дефибриллятор, Макс — сумку со шприцами и ампулами эпинефрина.
Они протиснулись в полуоткрытую железную дверь, за которой обнаружилась незапертая стеклянная, и оказались в темном, пахнущем пылью помещении, полном пустых застекленных витрин и полок. Слабый свет сочился сквозь дверь молочного стекла, ведущую в глубь дома. Макс потянул ее — дверь была заперта. Он стукнул по ней кулаком:
— Кто-то там? Кто-то там? «Скорой» звонили?
За дверью что-то стукнуло. Макс отступил назад, уперся в косяк своей здоровенной ногой и изо всех сил рванул дверь. Косяк затрещал, куски дерева пролетели мимо них, и дверь сорвалась с петель. Макс отставил ее в сторону.
Стекло захрустело под ногами, когда они прошли внутрь. В тесном кабинете на полу сидел, прислонившись к комоду и тяжело дыша, старик в расстегнутой рубашке. Он хотел что-то сказать, но не смог. Брам и Макс наклонились над ним, приподняли и аккуратно положили на пол. Брам прикрепил к его руке тонометр, Макс прослушивал сердце. Брам спросил:
— Сколько?
— Сто восемьдесят.
Старик облизнул губы и снова попытался что-то сказать, но Макс остановил его:
— Все в порядке. Все хорошо. Мы тут, с вами.
Браму он сказал:
— Капельницу. Раствор. Шок, наверное.
Старик обладал поистине европейской сдержанностью — это слово, «сдержанность», шло ему необычайно: за ним стояла многовековая культура. Брам повидал их немало: рты, изрекавшие мудрые слова; глаза, излучавшие понимание; лбы, за которыми роились идеи.
Брам повернулся и выскочил вон, за капельницей и носилками.
На тротуаре дожидались, держась за руки, старик со старушкой. Маленькие, полные, с грустными лицами, они внимательно следили за действиями Брама.
— Как его зовут? — спросил он, быстро вытаскивая из машины сумку с капельницей и носилки.
— Янус! Янус Голдфарб! Он был ювелиром, настоящим художником!
— И поэтом! Большим поэтом! — добавила старушка.
Брам сдвинул железную дверь как можно дальше и потащил носилки внутрь.
Макс сидел на полу возле старика, контролируя пульс и давление. Он ловко приладил капельницу, и они положили старика на носилки.
Он почти ничего не весил. Они вывезли носилки наружу и под взглядами стариков погрузили в автомобиль.
Макс сел рядом с пациентом, Брам занял место водителя.
— Попросите кого-нибудь закрыть магазин! — крикнул Брам старикам, стоявшим на тротуаре, прижавшись друг к другу, и заметил, как оба вздрогнули, когда включилась сирена.
Брам и Макс надели наушники, чтобы сирена не мешала им переговариваться. Брам связался по мобильнику с Хадассой:
— Шок. Мы совсем рядом с «Шебой». Сообщи им, пожалуйста, что у нас пациент.
Тридцать лет назад медицинский центр «Шеба» был крупнейшей больницей на Ближнем Востоке, огромной, как город, — через нее проходил ежегодно миллион пациентов. Здесь работали шесть тысяч врачей и медсестер, проводились важнейшие научные исследования; ни в одной из соседних стран — вернее, почти нигде в мире — не было медицинского центра такого ранга.
Брам проезжал по этой дороге десятки раз, с пациентами, которые после выздоравливали или умирали, вели себя безразлично или надеялись на лучшее, сердились или боялись, или — все вместе.
Голос Макса раздался в наушниках Брама:
— Стабилизируется. Дыхание ровное. Сердце сто семьдесят, давление двадцать семь на двадцать.
— Еще три минуты, — откликнулся Брам.
— Открыл глаза, смотрит. Что-то говорит.
На экране перед собой Брам увидел: Макс, наклонившись, слушает, что говорит старик.
Наконец он услышал в наушниках голос Макса:
— Он говорит — двое астронавтов высадились на Марс. Что это значит, Брам?
— Представления не имею. Может быть, стихи?
Макс снова послушал:
— Миссия астронавтов — узнать, есть ли на Марсе кислород. Ты что-то про это слыхал?
— На Марсе никогда не было никаких астронавтов.
Макс снова послушал и рассмеялся с облегчением:
— Один астронавт попросил другого спички, проверить: если спичка зажжется — кислород есть, нет — нету.
Он снова рассмеялся:
— Это анекдот, господин…
— Голдфарб, — подсказал Брам, — Янус Голдфарб.
— Господин Голдфарб? Анекдот?
Макс снова послушал, кивнул:
— Тут прибежали марсиане. Замахали руками, закричали: нет, нет, не надо! Астронавты не знали, что делать. Может быть, слишком много кислорода? Зажигать спички опасно?
Как вы сказали, господин Голдфарб? Да-да, но астронавты должны проверить, есть ли там кислород, это была цель полета. Астронавт взял спичку и хотел зажечь. Марсиане стали хватать за руки, кричали: нет, нет, нет!
Но астронавт чиркнул спичкой, и она загорелась. Есть кислород! Никакой опасности. И астронавт спросил марсиан: почему вы не позволяли зажечь спичку?
И один марсианин ответил: «Сегодня
Брам услыхал, как смеется Макс.
Возле приемного покоя больницы ожидавшая их группа со специальной аппаратурой бросилась к машине. Брам кратко рассказал, как они нашли Голдфарба и какие действия предприняли.
Медсестры переложили Голдфарба на больничную каталку и повезли внутрь. Брам тем временем заполнял формы: их имена, время, замечания о состоянии пациента. Прежде чем отдать бумаги, он показал их Максу, который тоже должен был поставить свою подпись.
— Ты забыл, Брам: пациент рассказал анекдот! Есть важно!
— Речь идет о медицинских показаниях.
— Дай перо, я пишу.
— Ладно, я сам напишу.
Брам приписал историю про шутку, и Макс, улыбаясь, поставил свою подпись.
