машины — сперва вытаскивается вся аппаратура, потом — мытье и дезинфекция, потом аппаратура устанавливается на место, — была организована выпивка. Между переполненными пепельницами стояли три пустые бутылки из-под водки. Все машины их округа и соседних округов были в деле, и все пациенты были доставлены в больницы в течение четверти часа. Персонал «скорых», потрудившись на славу, напивался, а хирурги тем временем боролись в операционных за жизнь тяжелораненых.
Хирурги и сестры ждали машину Макса и Брама на улице, и Плоцке был немедленно отправлен в операционную. Брам хотел было спросить, есть ли у него шанс выжить, но не стал — вместо ответа они пожмут плечами и вернутся к своим делам.
Одиннадцать убитых, семнадцать тяжело раненных, тридцать один — легко. В этих числах Браму чудился некий скрытый смысл. Все они были простыми. Разница между семнадцатью и тридцатью одним составляла четырнадцать, то есть дважды семь, тоже простое число. А разница между одиннадцатью и семнадцатью — шесть, получающееся удвоением простой тройки. Почему простые числа?
Шоферы, успевшие поговорить с легко раненными, ничего особенного не узнали. Два армейских грузовика с резервистами, возвращавшимися с учений на южной границе, между Яффой и Ашдодом, едва успели миновать шлюз, когда произошел взрыв. Восемь убитых, остальные ранены. Трое солдат с блокпоста погибли, троих ранило тяжело, пятерых — легко. Все числа — простые.
Обычно после теракта или другого крупного несчастья в диспетчерской стоит тишина, длящаяся иногда по нескольку часов. Ни самоубийств, ни сердечных приступов, ни автомобильных аварий — словно смерть собрала свою дань и, довольная, отправилась отдохнуть. Сейчас станцию смело можно было закрывать: все напились, большинство — в зюзю. В полночь явилась очередная смена, рассчитывая на то, что до тех пор, пока город пребывает в параличе от шока, вызванного терактом, им не придется выезжать.
— Ракета была, — заявил Макс. — Палестинцы пустили ракету. Рассказал резервист. Видел вспышку.
— Или кто-то из Яффы взорвался, — возразил Ронни Кац, архитектор, которому пришлось переквалифицироваться в мастера-ремонтника, потому что никто больше ничего не строил.
— В шлюзе не могли, — возразил Макс. — Шлюз против арабов. Арабская ДНК. Шлюз не пропускает. Ракета.
— Что-то могло случиться с аппаратурой. Или у него оказался еврейский дедушка, — предположил Кац.
— Заткнись, — крикнул Макс, — в палестинце нет еврейская кровь!
— Миномет? — спросил Барух Перец, человек, работавший в том, что раньше называлось «Хилтоном».
— Точно нельзя сказать, — ответил Тэд Иоффе, учитель английского.
— Сильный хлопок. Много взрывчатки. Ракета, — повторил Макс.
— Они только что установили новый радар. Он сразу показывает, ракета это или нет, — сказал Зев Миран, торговец подержанными компьютерами.
— Была ракета, — упрямо повторил Макс.
— Если ракета, то кто ее запустил? — спросил Рувен Баумел. Он держал закусочную, в которой шоферов «скорой» кормили за полцены.
— Как кто? Арабы, — ответил Тэд Иоффе.
— Да это-то понятно, — откликнулся Рувен, — вопрос: которые из них?
— Может, она вообще из Афганистана прилетела, — предположил Барух Перец. — Я что хочу сказать, при теперешней технике она откуда угодно могла прилететь. Из любого места в мире можно шарахнуть по нам ракетой.
— Точно, — согласился Макс. — Ты что думаешь, Брам?
— Ракета. Но не из Афганистана. С близкого расстояния. Радары ее, конечно, засекли, но выстрелить не успели. Слишком близко.
— Точно, — одобрил Макс, поднимая вверх большой палец. Он только что в одиночку прикончил бутылку водки.
— Я вот думаю, должны ли мы открывать ответный огонь, — задумчиво произнес Барух Перец.
— Мы действовать, — сказал Макс. — Арабы понимать действие. Отодвигать границу. Ашкелон — бум! — к чертям!
— В Ашкелоне есть дома, которые я строил, — заметил Ронни Кац.
— Кто в них живет? — спросил Макс.
— Да какая мне разница?
— Такая разница! Такая разница! — заорал Макс. — Вы не понимаете! Поэтому страна теперь маленькая. Где Галилея? Где Негев? Где Иерусалим? Учитесь у Владимира Владимировича Путина! Ему семьдесят два. Великий лидер. Понимает власть. Восемь лет президент, четыре года премьер. Потом: восемь лет президент, четыре года премьер. Теперь снова президент. Где теперь Чечня? Где Азербайджан?
— Но Казахстан ему захватить не удалось, — вмешался Перец.
После землетрясения, разрушившего русский ракетодром Байконур, власть на юге Казахстана захватили мусульмане-фундаменталисты. Путину пришлось довольствоваться севером Казахстана, на юг он соваться опасался, чтобы не получить новый Афганистан.
— Будет! Пара лет! И Казахстан тоже Россия! Путин делает Россия великая империя. Люди восхищаются им. Люди гордятся. Врагов уничтожать. Если нет, враги уничтожать тебя! Путин понимает власть. Вы нет. — Макс размахивал выставленным вверх пальцем из стороны в сторону. — Почему нет? Почему вы не понимаете власть? — Он огляделся: теперь он был в центре внимания. Все молчали. — Я сказать вам. Вы евреи из Европы. Европа! Вы думаете: силы больше нет. Сила не существует! Я смеюсь! Сила везде! — выкрикнул он и замолчал на секунду, переводя дыхание. — Сила важна. Сила ушла в Негев. Сила ушла в Эйлат. Сила ушла в Иерусалим. Вы не понимаете. Врагов надо уничтожать. Всегда. Врагов — уничтожать. Тогда будет жизнь. Будет земля. Все будет!
Макс закурил и уставился в пространство.
— В Ашкелоне стоит самый красивый из моих домов, — сказал Ронни Кац извиняющимся тоном.
— Прекрасно, — кивнул Макс.
Ронни встал и отошел к компьютеру. Пробежался пальцами по кнопкам, и на экране появился гигантский многоугольный шар, составленный из сотен стеклянных панелей.
— Это твой проект? — изумился Перец, служащий отеля, в котором не было постояльцев. — Я бывал в этом доме.
Тэд Иоффе, учитель, у которого в классе не набиралось и половины учеников, сказал:
— И я там бывал. Кто не бывал? Когда его построили, это была сенсация.
— Искусство, — пробормотал Макс. — Прекрасно. Мое сердце плачет. — Он поднялся, пошатнулся и, чтобы удержаться на ногах, схватился огромной рукой за плечо Каца. — Я извиняться. Прекрасно. Ты художник. Ронни, ты изумительный. Я кланяюсь. Прекрасно.
Перец заметил:
— Мой племянник отмечал там бар мицву. Большой праздник. Чудесное здание.
— Была синагога? — спросил Макс.
— Да, — кивнул Кац.
— И теперь синагога?
Кац убрал картинку, сел к столу и, нахмурясь, налил себе водки.
— Что теперь там? — спросил Макс у остальных. Пошатываясь, он тоже подошел к столу и хлопнулся на стул. — Все молчат? — спросил он, театрально простирая вперед руки. — Все молчат, — повторил он тихо. — Я думаю. Я догадаюсь. Я глубоко, очень глубоко думаю. Я рискну. Я думаю: мечеть. Мечеть! — Он рассмеялся и ткнул себя пальцем в грудь. — Я рискнул, я угадал. Мечеть! Была синагога! Теперь мечеть! Ронни строил. Красиво строил, Ронни. Ты мастер, настоящий. Я плачу в сердце.
Хадасса вошла в буфет и сердито взмахнула рукой, как бы разгоняя дым:
— Вам что, трудно было догадаться двери открыть? — Она распахнула широкую дверь во двор, где ровным рядом стояли, готовые к выезду, машины. Потом вернулась к столу: — Армия провела
