Солнце над городом двигалось к закату. Комплекс зданий «Шебы» выглядел ухоженным и аккуратным. Поливальные установки, торчавшие из земли, разбрызгивали капли драгоценной воды на газоны. У Хадассы не было новых вызовов, и они курили, прислонясь к стене приемного покоя. «Шеба» состояла из десятков зданий, целая медицинская деревня с отелями, ресторанами и супермаркетом для тех, кто верил еще в науку. Половина зданий пустовала. Врачи разъехались: кто — в Сидней, кто — в Калгари, кто — в Одессу или Краков.
Время, потраченное на вызов, оставалось в пределах нормы. Обычно, даже при наличии заторов, оно не должно составлять больше получаса. Как правило, они добирались до больного за десять минут, на оказание первой помощи — еще десять, и за десять минут полагалось отвезти пациента в больницу. Потом — прибрать внутри автомобиля, особенно после перевозки жертв автокатастроф, когда мытье машины могло занять целый час. Раньше машины мыли волонтеры, но этого Брам уже не застал: команда, которая работала на машине, теперь мыла ее сама. Иногда на мытье машины времени уходило больше, чем на доставку пациента.
Они уселись на нагретую солнцем бетонную скамью у парковки, и Макс протянул Браму бумажный пакет с водкой. Брам отпил глоток. Дома «Шебы» купались в лучах заходящего солнца. За широким газоном на вертолетной площадке стояли три вертолета
— Как твоя работа? — спросил Макс.
— Херово, — ответил Брам. — Последнее время нам не везет.
— Если тебе нужен кто-то, я помогаю.
— Нам не надо прорываться по городу сквозь заторы, включив сирену.
— Находить детей. Хорошая работа. Красивая работа.
— Печальная работа.
— Печальная тоже, да. Я делать детей. Хороших детей. Я хочу детей.
— У тебя есть девушка?
— Да. Девушка. В Москве была жена. После года: жена псих. Картины в голове. Голоса. Не хорошо. В больнице. Таблетки. Три месяца не говорит. Я каждый день еду. Жена на меня не смотрит, не говорит. Три месяца ни слова. Я каждый день два часа еду. Красивая жена. Красивое тело. Черные глаза. Родители из Туркменистан. Красивая жена, да. Три месяца в больнице. Прыгнула в лестничный пролет. Пять этажей. Голоса в голове. Жена на кладбище. Я каждую неделю говорю там, с камнем, три года подряд. Я сам немножко псих стал. Уезжаю. Теперь детей делаю. С девушкой.
Макс попытался сунуть ему бутылку, но Брам отказался, и Макс снова глотнул водки.
— Где ты ее встретил?
— Здесь, в приемном покое.
— Она сейчас работает?
— Нет. Сегодня свободна. Сегодня у родителей. Милая такая.
— Она тоже хочет детей?
— Нет.
Где-то на краю света Рахель родила троих детей. Откуда взялись у нее для этого силы? У Рахель было свое объяснение исчезновения малыша: он, ее муж, должен был охранять ребенка, стеречь его. Она могла жить дальше, потому что вся вина лежала на нем. Да так оно и было.
Макс в третий раз глотнул из бутылки, и Брам хотел было напомнить ему, что их вечерняя смена только начинается, но решил подождать, пока Макс не потянется к бутылке снова. На Макса, двухметрового гиганта весом в сто пятьдесят кило, водка заметного действия не оказывала. Светлые волосы Макса, освещенные солнцем, казались золотистыми.
— Долго без детей. Палестинцы много детей. Дети — это будущее. Нет детей, все кончается. — Он покосился на Брама. — Мы все делать детей. Все женщины должны беременеть. Должен закон прийти. Нет детей — штраф. Запретить предохраняться. Десять детей все! Двенадцать!
— Как у хасидов, — поддержал Брам.
— Да, как хасиды. Мы трахаться, как хасиды! Женщины всегда беременеть! Или как мусульмане! Четыре жены! Двадцать детей!
— Четыре жены? — поразился Брам. — Макс, ты только представь себе: четыре жены-еврейки?
Макс рассмеялся:
— Да, трудность. Четыре мусульманки легко. Четыре еврейки трудно. О'кей, одна! Но много беременная! Выпьем за это!
Макс схватил пакет и присосался к бутылке.
— Ты тоже пить. — Он протянул бутылку Браму, но тут из их машины послышался голос Хадассы. Макс поднялся, потянулся в открытое окно за микрофоном, откликнулся на зов сестры и стал, кивая, слушать. Потом подозвал Брама поближе и вдруг, сказав по-русски:
— Я веду! — крикнул он Браму, открывая водительскую дверь.
Брам влетел в машину с другой стороны и увидел сквозь ветровое стекло людей, бегущих к вертолету.
— Что значит
— Русский. Значит «немедленно», «сразу», — ответил Макс, запуская мотор. — Вызывают все службы.
— Где?
— Блокпост Яффа.
— Аялон? — спросил Макс.
— Сперва по Бегина, в сторону Эйлата.
Работали все каналы связи «Давидова щита». Хадасса посылала на блокпост все свободные машины. Миллионы евреев сбежали из страны, но пробки в Тель-Авиве в конце дня не стали меньше. Макс с трудом пробирался на «скорой» между автобусами и легковыми автомобилями. Сирена выла, красные фонари мигали на крыше, отражаясь в окнах и блестящих кузовах машин.
Браму позвонил Икки.
— Слыхал? — крикнул он.
— Мы едем туда! Я не могу говорить!
— Я это чувствовал! Я чувствовал!
— Этого никто не может чувствовать! — заорал Брам в ответ.
— Ты не можешь, а я могу!
— У меня нет времени! — повторил Брам и отключил голос Икки.
Над крышами пролетел первый вертолет. Сообщение о взрыве было передано по радио, чтобы сидящие в машинах люди поняли, что надо съехать в сторону и освободить дороги для «скорых». Макс мчался со скоростью около ста. Если кто-то, не слыша воя сирен, выехал бы под зеленый свет на перекресток, его разнесло бы на куски либо, по крайней мере, перевернуло вверх тормашками.
В динамике прозвучал голос Хадассы:
— Тридцать-двадцать четыре?
— Тридцать-двадцать четыре, — подтвердил Брам.
— Мне видно вас на навигаторе. Все боковые улицы свободны, площадь перед автобусной станцией пуста. Вы доберетесь за три минуты.
— Другие машины?..
— У нас только две осталось. Я посылаю все, что у нас есть.
— Твой брат — лучше всех.
— Я знаю. Конец связи, тридцать-двадцать четыре.
— Конец связи, — откликнулся Брам.
