Размышления и максимы

заслуги; шел на смертельный риск, лишь бы не заподозрить своего врача в преступном замысле, не оскорбить верность уважаемого подданного сомнениями, за которые его никто бы не осудил; в несравненной своей щедрости был готов раздать все, что имел, оставив себе лишь надежду; торопился загладить совершенную им несправедливость, но не спешил совершить новую; больше страдал из-за содеянных ошибок, нежели радовался победам; жаждал завоевать весь мир, потому что от природы обладал достоинствами истинного его по-велителя, и заслуживает некоторого снисхождения даже за требование почестей, подобающих лишь божеству, ибо жил во времена, когда люди поклонялись богам далеко не столь привлекательным. Руссо слишком несправедлив_;

дерзая сказать об этом великом человеке еще и следующее:

Но выпали удел Сократа Завоевателю Евфрата,

Червем ничтожным стал бы он.

Руссо явно старался расправиться со всеми завоевателями — вот строки из той же оды:

Недальновидности Варрона,

Чьи сокрушил он легионы,

Обязан славой Ганнибал.³⁰

До чего же поверхностны подобные рассуждения! Все на свете знают — именно в умении пользоваться ошибками неприятеля и состоит военное искусство. Знают, как велик был Ганнибал, равно одерживая победы и терпя поражения.

Если поэты, подобно прочим людям, считают, что в любом роде искусства нет красоты вне правды и даже поэтический вымысел лишь средство ярче живописать эту правду, то какой приговор следует вЫнести таким нападкам? Слишком ли я буд^ суров, назвав оду «К Фортуне» надутой декламацией, скопищем общих мест, энергически выраженных?

Обойду молчанием аллегории Руссо и некоторые другие его произведения. В особенности не считаю себя вправе судить об аллегориях, так как не имею к ним вкуса; зато отдаю должное эпиграммам, где простодушие, подобное простодушию Маро,³¹ сочетается с энергией стиха, которой у Маро нет. Горячо похвалю и те отрывки из «Посланий», где удивительным образом сквозит талант Руссо-эпи- грамматиста. Но, восхищаясь достойным восхищения, я не могу не восставать против невыносимой грубости, пятнающей те же «Послания». Желая заклеймить какого-то дрянного поэта, он в «Послании к музам» сравнивает того с гусенком, который так возгордился от льстивых похвал, что пению лебедя предпочитает свое собственное. Другой гусенок произносит длинную речь, уговаривая его что-нибудь спеть, после чего следуют стихи:

От этих слов взбодрившись в тот же миг,

Издал гусенок столь гнусавый крик,

Что, позабыв немедленно кормушки,

Все курицы, все гуси, все индюшки Сбегаются и, окружив певца,

Крылами бьют и хвалят без конца,

Неувядаемые лавры прочат,

Над Мактуэнским лебедем ³² гогочут.

Окончив песнь, наш Пиндар молодой,

Надувшись спесью, шествует домой Как торжествующий победу воин:

Восторгов птичника он удостоен.

Спору нет, написана картина довольно живо, но какие низменные в ней образы! И сколько еще в этом послании, сочиненном в форме диалога с музами, безвкусных и неприятных мест, сколько длиннот, как искусственны и однообразны переходы от темы к теме! Есть там, разумеется, и прекрасные штрихи, но они не искупают недостатков. Я намеренно выбрал «Послание к музам» и оду «К Фортуне», дабы меня не обвинили в том, что я критикую самые слабые творения Руссо, желая тем самым опорочить и лучшие. Смею ли я надеяться, что хотя бы своим выбором удовлетворил щекотливый вкус многих умнейших людей, готовых одобрить все без изъятия произведения нашего поэта? Но и опасаясь, что совершаю ошибку, не разделяя их чувств, да и чувств прочей читающей публики, я все же позволю себе еще одно замечание. Устарелые слова, которыми Руссо уснащает послания, не придают его тону простодушия и вообще недостаточно благородны для стихов. Окончательный приговор остается за людьми, которые сами занимаются этим искусством: я охотно отдаю на их суд критические разборы, которым дерзнул подвергнуть лучших писателей Франции. Беспредельно мое восхищение тем, что истинно прекрасно в творениях этих авторов. Быть может, я не смог распознать все достоинства Руссо, но не буду в обиде, если мне докажут, что погрешности, в которых я его упрекаю, вовсе не погрешности. Великого уважения достоин талант поэта, который, как оно повелось испокон века, славой своей навлек на себя неисчислимые беды и только тогда получил возможность насладиться заслуженной известностью у себя на родине, когда был уже обессилен бременем изгнан-

₀ о О О

ническои жизни и унижении,⁰⁰ когда непомерная длительность его несчастий обезоружила даже ненависть врагов и смягчила несправедливость завистников.

ФИЛИПП КИНО³⁴

Невозможно остаться равнодушным к обаянию, неге, легкости, проникновенной и умягчающей душу гармонии стихов Кино. Немалой .похвалы заслуживают и некоторые из его опер пышной картинностью, умело подобранными и расположенными событиями, составляющими их основу, царящим в них духом чудесного и, наконец, трогательностью замысла, тем более нас волнующей, что ею проникнута и музыка.³⁵ Отмечены эти необычные поэмы и чертами благородства, изящества» естественности. Диалоги почти всегда простодушны, а подчас исполнены чувства, в стихах немало прелестных образов и запоминающихся мыслей. Велико было бы восхищение таким изобилием красот, если бы не погрешности, которыми порою запятнаны отличные произведения Кино. Мне претит в его трагедиях фамильярность тона действующих лиц; досадно, когда в сценах, долженствующих рождать ужас и сострадание, герои, постигнутые несчастьем, обмениваются неподобающими репликами, которые не только уничтожают всю трогательность этих сцен, но, более того, делают их смешными. Я не могу закрывать глаза на то, что даже лучшие оперы Кино слишком бедны содержанием, слишком небрежны в отделке подробностей, а местами попросту пресны. В общем, думаю, правы те, кто сомневается в способности этого автора глубоко изобразить страсть. На мой взгляд, музыка Люлли превосходит поэзию Кино. Первый своей возвышенностью, трогательностью и выразительностью достигает подлинного величия, а заслуга второго лишь в том, что придуманные им положения и ход действия послужили отправной точкой для мелодий, отмеченных гением музыканта. Несомненно, этими недостатками и общей слабостью ранних произведений

Кино объясняется слепота Депрео к его достоинствам, впрочем, вполне простительная: будучи свидетелем зарождения оперы, драматической поэмы, допускающей такие вольности, такие отклонения от правил, Депрео полагал, будто она еще не достигла полного своего развития. А разве мы не считали бы каждый оперный спектакль не вполне удачным, когда бы тщетные усилия многих и многих известных авторов не убедили нас в некоем врожденном пороке этих пиес? Но я понимаю и тех, кто осуждает непреклонную суровость Депрео. Так как дарование Кино в высшей степени приятно и он славится как основатель оперного искусства, не следует удивляться многочисленности его поклонников, считающих даже недостатки поэта заслуживающими уважения. Вместе с тем чрезмерная снисходительность защитников как раз и объясняет крайнюю строгость критиков. Опыт говорит мне, что человек неспособен выводить свои суждения о других людях из совокупности их свойств: каждый рассматривает знаменитого писателя со своей ограниченной точки зрения и с равной видимостью правоты порицает или превозносит в зависимости от тех отличительных черт его творений, которые берет в расчет. Достоинства, присущие Кино, требуют снисхождения к его недостаткам, но, должен признаться, мне бы очень хотелось, чтобы подражатели обошлись копированием только достоинств. Меня печалит общая уверенность в безнадежности попыток придать операм больше страсти, последовательности, здравого смысла и силы, чем это удалось первому их творцу. Как я порадовался бы, если бы их перестали уснащать бесконечными повторами, детскими выдумками, способными испортить любую трагедию, словами, подлаженными под музыку, но бессмысленными! Лучшие отрывки из пиес Кино убеждают нас в том, что почти все поэтические красоты совместимы с музыкой и в унылых длиннотах стольких опер, сочиненных в спешке, плохо написанных и к